Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
На второй день мама обклеила место зеркала обложками журнала "Огонёк."В тот же вечер отец написал письмо-заявку на мебельную фабрику, благо адрес был наклеен на задней стенке нижней секции.
Сервант тот сейчас у меня. Как память о родителях и о том, уже так далёком, времени. Наклейка с адресом и ценой за пятьдесят пять лет не выцвела до сих пор.
Недели через три через "Посылторг" получили зеркало, упакованное во множество толстых картонных листов. Отец решил вставить зеркало
Пришли оба в приподнятом рабочем настроении. Едва увидев своего мужа и двоюродного брата, мама запротестовала:
– Сяню! Ты сегодня иди домой! Тебе надо отдохнуть! Не надо тебе сегодня браться за зеркало!
– Ганю! Или ты меня не уважаешь. Ты моя двоюродная сестра. Николе я - двоюродный племянник. Неужели, ты думаешь, что я задумал что-либо плохое?
– Я вже не маю шо казати!
– в сердцах сказала мама и повернулась к отцу, - А ты мне завтра расскажешь про зеркало и про Сяню. Про то, как вы нашли друг друга? А потом я тебе всё скажу!
Мама порывисто вышла из дома. Ушла, несмотря на надвигающиеся сумерки, в огород.
А я остался с отцом и дядей Сяней, чтобы разделить с ними судьбу. Дядя Сяня достал из нагрудного кармана алмаз. Под зеркало подстелили мамину шаль. Натянули по линии квадратов. Дядя Сяня отмерил точно 47 сантиметров. Подвинул зеркало. А потом без линейки, одним махом, не спеша, провел шипящую линию. Затем пододвинул зеркало на край стола и стал постукивать снизу головкой алмаза. Мне казалось, что он стучал целую вечность. То там, то там. От напряжения у меня заныла поясница. А дядя Сяня всё также продолжал мерно стучать.
И вдруг - чудо! Щёлк! В руке дядя Сяня держал зеркальную линейку длиной 115 см. и шириной ровно 3 сантиметра. Это при полусантиметровой толщине зеркального стекла!
Дядя Сяня принялся вставлять зеркало. Отец вышел на крыльцо:
– Ганю!
В ответ гробовое молчание. Отец набрал в грудь побольше воздуха:
– Га-аню!
Из глубины сада донеслось:
– Чего тебе?
– Иди сюда!
– Никуда я не иду. Подметайте осколки сами! Веник и совок в летней кухне! И чтобы на полу не осталось ни одного стёклышка!
Пришла очередь кричать дяде Сяне:
– Ганю!
Мама неторопливо подошла:
– А тебе чего надо?
– Таж зайде до хаты!
Мама неуверенно вошла в дом. Сервант уже стоял на месте. Дядя Сяня успел поставить картон, фанеру и забить по кругу гвоздики. Отец, стоявший в дверях, примирительно вопрошал:
– Ганю! Ну можно тако було чоловiка так тяжко габзувати (ругать, корить, позорить)?
– Его не габзувати! Его вбете тра и тебэ разом з ним!
В тот вечер дядя Сяня ушел от нас поздно, когда мы с мамой уже спали. На второй день я спросил отца:
– Чего вы так допоздна сидели?
За отца
– В зеркало не могли насмотреться, какие они оба красивые! Как...
Красоту родственников мама украсила образным сравнением с сочным эпитетом, которые мне неловко сейчас повторить.
Я уже работал в районе, когда родители на семейном совете решили построить во дворе печку. Для выпечки хлеба. Маме с её давлением и больными ногами трудно было выдержать почти суточный марафон выпечки хлеба в тесной низенькой кухне.
Отец завёз кирпич, глину. Пригласил знакомого печника из Брайково. Печка вышла на славу. Не успели сесть поужинать, как хлопнула калитка. Во двор вошёл, возвращающийся с долины, дядя Сяня.
– Бог в помощь!
– Давай Сяню, садись. Поужинаешь с нами. А то Стася в больнице.
– предложила мама, а потом спросила.
– Как она себя чувствует? Как она дышит?
Сели за стол. Ужинали долго, пока не начало смеркаться. Встав из-за стола, дядя Сяня подошел к печке. Прикурив, сунул спичку в устье. Внимательно вглядывался внутрь печки, пока не догорела до пальца зажженная спичка. Помахав пальцами, подул. Повернулся к маме:
– Ганю! А ну дай лямпу!
– Сяню! Никакой лямпы я тебе сегодня не дам! Смеркается! Что ты там хочешь видеть?
– Ганю! Я шо тоби зеркало погано врiзав ?
Этот довод перевесил все контраргументы мамы. Отец пошел в летнюю кухню и скоро вернулся с керосиновой лампой. Засветив лампу, дядя Сяня внимательно осмотрел внутренность печки. Брайковский печник стоял рядом, как ученик, сдающий экзамен. Они знали друг друга давно. Оба классные печники.
– Склав файно! Але дуже рипата з середины. Николо! Принеси жгребло (чесало для скота)!
– Не надо тебе никакого жгребла! Я что, танцевать буду в этой печи? Два - три раза протоплю и всё лишнее само обсыпется!
– протестовала мама.
Отец в это время принес жгребло. Кинув его в печь, дядя Сяня, держа на вытянутой руке лампу, полез в устье печи.
– Сяню! Не лезь! Я тебя прошу. Еще развалишь мне печь!
– Ганю! Молчи уже! Не мешай человеку!
– вмешался отец.
Вскоре раздались звуки скребка, сдирающего выступившие в процессе кладки комки глины. Дядя Сяня добросовестно скрёб внутренность печки, отрываясь только на поминутное чихание. Потом его ноги, лежащие на припечке, показали, что дядя Сяня повернулся и принялся чистить другую половину свода печи.
Внезапно ноги дяди Сяни дернулись и вся кирпичная масса с глухим грохотом обрушилась внутрь, накрыв собой специалиста. Из печки дядя Сяня выбрался не через устье, как залез, а наверх, сквозь груду наваленных на него кирпичей.
Мама долго не могла промолвить ни слова. Как она говорила потом, её глаза отказывались верить тому, что произошло. Печник, строивший печку, оцепенел. Отец и дядя Сяня стояли перед мамой, как нашкодившие школьники. Оправдываясь, дядя Сяня смиренно вымолвил:
– Мени лямпа в голову дуже впекла.