Вдова Его Величества
Шрифт:
— Мой отец?
— Только мычит.
— Хорошо, — Катарина улыбнулась и вполне себе искренне. — А кто из вас выбрал это поместье?
— Твой папаша. Он все затеял. Просто не рассчитал. Думал, самый умный, самый хитрый…
Но нашлись другие, умнее и хитрее. Что ж, вполне закономерно. И Катарина похлопала коня по шее.
— Они сдохли.
— Кто?
— Оба. Твои любовнички, — теперь Сиддард улыбался столь счастливо, что не оставалось сомнений — он говорит правду.
Или думает, что говорит правду.
У
А Кайден не может погибнуть.
Он ведь воин.
И силен.
Сильнее всех, кого Катарина когда-либо встречала. Он улыбается так, что хочется улыбнуться в ответ. И совершает безумства. Он умеет смотреть на звезды.
Слушать ветер.
И говорить с цветами так, что они, и сорванные, не вянут.
— Не веришь? — Сиддард, кажется, ожидал иной реакции.
— Нет.
— Их не нашли.
— И что?
— От дома остались лишь камни. Источник и тот иссяк. А этот твой… сгинул. И его наставник понятия не имеет, где его искать.
Стало быть, просто найти не могут. Дышать стало легче, и Катарина позволила улыбнуться. Может, солнцу, может, скворцу, что спустился-таки на ветку и запел. А может, собственной надежде.
— Думаешь, он за тобой придет? — Сиддард не удержался, схватил за руку, если дернет, то Катарина просто-напросто свалится, под копыта. — Думаешь, ты ему нужна?
Быть может, да.
Или нет?
Или у него еще будет много других женщин. Более молодых. И красивых. И легких, таких, чтобы как ветер над прудом. И они согреют Кайдена своей любовью, дадут то, что не смогла и не сможет дать Катарина. И от мыслей таких больно. Только лучше эта боль, чем та, которая темная, вдовья.
— Ты всего-навсего маленькая человеческая шлюшка. Давалка, которых на его пути сотни и еще сотни будут. Он о тебе и думать забудет.
Пускай.
Но никто не отнимет у Катарины право думать самой. И память тоже не украдут.
— Даже если он жив… король призовет его ко двору. И наградит… да… тварей стало меньше, но они сильны. А Его величество еще нуждается в поддержке народа… суеверное быдло…
Пальцы на руке сжимались все сильнее, а Сиддард с мучительной надеждой вглядывался в лицо Катарины, выискивая в нем признаки страха.
Или паники?
Катарина позволила себе склонить голову.
Самую малость.
И взглядом одарила равнодушным, который взбесил.
— И ты будешь стоять за троном, глядя, как твой ублюдочный любовник принимает из рук короля награду, а потом и со свадьбой поздравишь.
— Вне всяких сомнений, — она сумела произнести это правильно, с ледяным спокойствием, с притворным равнодушием.
— Значит, все-таки не так хорош, — Сиддард разжал
— Мне самой интересно, — честно сказала Катарина.
Лондиниум начинался с деревень. Их становилось больше, они разрастались, соединяясь берегами, сливаясь грязными убогими домишками, связываясь дощатыми настилами. То тут, то там появлялись мастерские, сперва одиночные, но постепенно число их росло. Запахло сперва хлебом и скотом, после и людьми, что суетились, заполняли узкие улочки. Добавилась вонь тухнущих кож и красок, выгребных ям, скотомогильников, которые устраивали тут же, засыпая старой землей.
Люди кланялись.
И расходились.
Вот мелькнули слева остатки древней стены, некогда опоясывавшей город. Справа показалось полотнище реки, которая только-только зацветала под жарким солнцем, но смрад от берегов ее уже поднимался невыносимый. И Сиддард поспешно вытащил пропитанный розовым маслом платок. Катарине предлагать не стал.
А она не стала просить.
Так и ехали.
Пригород.
И ворота, оставшиеся с древних времен. Смысла в них особо не было — город внутренний давно уже обзавелся многими иными путями, соединявшими его с городом внешним — но ворота стояли.
И стража при них.
Появилось желание закричать, потребовать защиты…
Гудели колокола.
И храмы тянулись к небесам, спеша донести молитву. Дома становились выше, а публика — чище, и Катарина с вялым удивлением разглядывала этих людей, а они — ее, грязную и некрасивую. Кто-то тыкал пальцем, кто-то свистел, уличные мальчишки попытались и грязью швырнуть, верно, приняв Катарину за преступницу, но были остановлены.
Сиддард знал свое дело.
И границы дозволенного чувствовал лучше, чем кто бы то ни было.
Он же помог Катарине спуститься, когда они все же остановились на заднем дворе. И проделал сие с безукоризненной вежливостью. А Катарина поблагодарила. Столь же вежливо.
Она спиной ощущала взгляды.
Удивленные.
Насмешливые.
Злые. Преисполненные одновременно недоумения и непонятной прежде ненависти. Ее определенно узнали, но… что с того?
Катарина приняла предложенную руку. И со стороны казалось, что она всецело довольна, что спутником своим, что положением.
И пальцы не дрожат.
И колени больше не подгибаются. Только давит, мучит громадина королевского дворца. Он открывает двери, готовый вновь проглотить Катарину. Он расстилает сияющие паркеты, спешит блеснуть позолотой и мрамором, будто хвастаясь, что за прошедшие недели стал еще краше.
А она идет.
Она знает дорогу и могла бы сама, но разве Сиддард оставит ее, столь опасную, ненужную, без присмотра? Он хмур и зол, и, кажется, готов ударить. Однако весьма скоро справляется с собой.