Вдовцы

Буало-Нарсежак Пьер Том

Узкая лестница вела к самому берегу. Я спустился до середины и сел на ступеньку, как клошар. Телевидение?.. Что я сказал?.. Да в своем ли я уме?.. Какая ужасная мысль! Нет, никакого телевидения! Чтобы все они узнали меня и сообщили в полицию? И никаких фотографий. Но тогда, если быть последовательным, — ни рекламы, ни издателя, ни премии… Я взобрался по крутому откосу, возвращавшему меня к исходной точке, но уже с кровоточащей раной, несчастный и разбитый. Полноте! Может, я ошибался, и выход все же существовал? Я пытался сосредоточиться, собраться с мыслями. Сейчас самый неподходящий момент для ошибочного шага. Положение о премиях я знал назубок; я его достаточно изучил. Издатель предусмотрел все. Он был

единственным человеком, полномочным вести переговоры о правах на перевод, экранизацию и тому подобное. Он также полновластно распоряжался рекламой. Если я открою свое имя, то волей-неволей стану звездой. Меня затаскают по коктейлям, придется раздавать автографы… Это условие зафиксировано черным по белому в первом параграфе: «На данном этапе издательского дела литературные премии часто служат интересам, чуждым искусству и таланту. Премия „Мессидор“ ставит перед собой цель — открыть подлинного писателя и дать ему возможность сделать независимую карьеру благодаря соответствующей рекламе…» Вот почему говорить: «Роман написал я. Но я не хочу, чтобы об этом узнали» — бесполезно. Меня примут за ненормального… Я угодил в ловушку! И она захлопнулась.

Но разве неизбежно, что меня узнают?.. Это не вызывает малейших сомнений. Да, иногда свидетели колеблются, между ними нет согласия, но только потому, что от них требуется необычное усилие памяти, и они с трудом подыскивают слова. Когда же меня покажут крупным планом анфас, в три четверти, в профиль, они отреагируют незамедлительно. Следовательно, я должен переждать. Таково единственно разумное решение. И даже, возможно, достаточно дальновидное. Ибо этот роман без подписи, эта таинственная книга живо заинтересует общественное мнение, я это предчувствовал. Но месяца через три, когда дело Мерил я забудется, когда свидетели…

Нет. Я сам себе рассказывал басни. Через три месяца, полгода опасность останется точно такой же, как сейчас. Меня убивало отчаяние. Богатство, слава — все ускользало у меня из рук. Я бы хотел, чтобы меня изуродовали до неузнаваемости. Я вспоминал целые пассажи своего романа, которые ложились на бумагу почти что сами собой… Сейчас они казались мне неподражаемыми. Больше никогда я не сумею так написать. Момент озарения миновал. Я человек конченый, бесплодный, высохший, уничтоженный! Мне не оставалось ничего другого, как броситься в Сену, и с минуту я действительно подумывал утопиться. А потом вдруг вспомнил о Матильде. Если она где-нибудь услышала сообщение по радио, я пропал. Она вполне способна раструбить на всех перекрестках: «Роман „Две любви“ написал мой муж!» А новости распространяются с быстротой молнии. Всегда найдется журналист, падкий на сенсацию. Боже мой! Мне уже слышался галоп репортеров. Я встал, более согбенный, чем дряхлый старик, и побрел по улице в поисках телефона-автомата. К счастью, я заметил издали какой-то бар и купил там жетоны. Начало пятого. Где искать Матильду? Сначала я позвонил в магазин. Там ее не оказалось. С замиранием сердца я набрал номер маленького кафе для завсегдатаев с улицы Пьера Шаррона. Если я застану ее там, значит, она наверняка уже в курсе. И все остальные тоже. Нет. Нет, ее не видели. На всякий случай я набрал домашний номер. Она ответила.

— Слыхала новость?

— Какую? — спросила Матильда. — Арестовали убийцу?

— Да нет. Премия… Премия «Мессидор»… Ее получил я.

— Что?

— Ты прекрасно поняла. Я стал лауреатом. Я услышал ее вопль и с ходу остановил комментарии:

— Матильда, слушай меня внимательно. Это очень важно. Объясню потом. Никому об этом ни слова. Никому! Если тебе позвонят, ничего не говори. Впрочем, я еду домой.

— Но, в конце концов, поскольку…

— Ты ничего не говоришь, ясно? Могу я на тебя положиться?

— Разумеется, но…

Я повесил трубку, прислонился

к стене. Это было начало возмездия. Мне предстояло пройти этот путь. Куда он ведет? Господи, куда? Я залпом выпил кружку пива прямо за стойкой. Хозяин читал «Франс суар», и я расшифровал длинный заголовок, который мне был виден слева направо:

«НЕОЖИДАННАЯ РАЗВЯЗКА КОНКУРСА НА ПРЕМИЮ „МЕССИДОР“. КТО ЖЕ АВТОР РОМАНА „ДВЕ ЛЮБВИ“?»

От пива у меня прихватило сердце. Я бросился на улицу. Неужели я упаду тут, прямо на тротуаре, как случается с сердечниками? Я еле-еле дотащился до стоянки такси.

Движение на свежем воздухе пошло мне на пользу. Как это ни глупо, я подсчитывал тиражи. Двести тысяч по пятнадцать франков за экземпляр, это самое меньшее. Я получу десять процентов… То есть я их не получу, но доля автора поднимается до… Я путался в цифрах… От числа миллионов у меня начинала кружиться голова… А еще все остальное — переводы, возможно, экранизация… На такие деньги можно купить великолепную виллу на берегу Сены… с бассейном… оранжевым зонтом… птицей в траве…

Далее провал. Потом лифт. Матильда, которая ждет меня за дверью, бросается мне на шею, затем испуганно отступает.

— Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?

— Оставь. Сущие пустяки.

Несколько шагов до кровати, в которую я падаю с блаженным ощущением, что мои мускулы расслабляются. От усталости от меня осталось мокрое место. Если бы только она помолчала, не суетилась вокруг, готовая разбиться в лепешку!

— Это ошибка? Ты не получил премию? Я бормочу сквозь зубы, не двигаясь с места:

— Получил, получил.

— Но в таком случае… почему у тебя такой несчастный вид? Как будто случилось что-то ужасное. Приходится смотреть ей в глаза и сражаться, выдвигая жалкие аргументы.

— Матильда… я все обдумал… Эта премия пришла ко мне рано. Слишком рано. Сядь… Выслушай меня спокойно… Разумеется, я мог бы стать известным… Но это лучший способ загубить литературную карьеру, которая так хорошо начинается. Ранний успех губителен для писателя. Да, да, я знаю, что говорю. Посмотри-ка на авторов, которые удостоились Гонкуровской премии или «Фомины» [ 4 ] за свою первую книгу… После этого они больше не писали ни строчки. Занавес! Забвение!

Note4

Престижные литературные премии Франции.

— Что не помешало им заграбастать миллионы. А это помогает перенести забвение, не так ли?

— Не говори пошлостей, малышка. Деньги — еще не все. И даже если принимать во внимание только материальную сторону, я уверен, что правильно рассчитал, сделав такой долгосрочный вклад…

— Ах! Послушайте его… Долгосрочный вклад! Лучше не скажешь! Да ты превращаешься в круглого идиота, бедняжка Серж! Я снова рухнул на постель. Довольно с меня, хватит!

— Матильда, постарайся понять. Это моя книга. И я имею полное право распорядиться ею по своему разумению.

— А я? Я что-нибудь значу?

— Ты? Отправляясь раздеваться перед своим патроном, разве ты спрашивала моего мнения? Я что-нибудь значил? Свершилось! Вот она, мерзкая ссора! Мы как две собаки, сцепившиеся из-за кости.

— Мне приходилось крутиться за двоих, поскольку ты был не способен прокормить нас обоих… Но теперь все пойдет по-другому, клянусь тебе. Для начала я всем скажу, что эту премию получил ты. Всем!

— Да все будут смеяться тебе прямо в лицо!

Так оно и произойдет — действительно будут смеяться ей в лицо. Никто просто не поверит, что я настолько глуп, чтобы…