Вдовцы
Шрифт:
— Никогда.
— Это увлекательнейший опыт. Ты исчерпываешь силы животного, но при этом расходуешь собственные силы тоже. Люди думают, что идет борьба за жизнь. Нет! Это борьба за честь. Еще вина?
— Благодарю… Какая же это борьба за честь, когда в твоих руках отменное оружие!… Это слишком просто.
— О-о! Вы думаете о ружье! Но вы забываете об инстинкте самосохранения у животных. Зверя, у которого любовь к жизни поистине в крови, поймать почти невозможно, и ему, разумеется, тоже надо оставить шанс… Покончим с этими персиками, они того заслуживают. Кофе?..
— С удовольствием.
—
И я расставил чашки на столе перед бассейном. У меня в ушах еще звучали слова Гаравана. Какой шанс он оставил мне? Я уселся в шезлонге Мериля. Мне оставалось произнести три слова: «Я убил Матильду!» И все было бы кончено. Изнурительная борьба на том бы и прекратилась. Но, поскольку я не убивал жену, признание, которого ждал Гараван, никогда не прозвучит. Итак? Сколько времени продлится эта рукопашная? Гараван присоединился ко мне с кофейником и плетеным креслом.
— Ну что ж, — сказал он, — пожалуй, мы могли бы и поработать, если вы не возражаете.
И наш спор возобновился, ибо выстроить такой фильм значило спорить до тошноты, до головокружения.
— Чего бы мне хотелось, — сказал Гараван, — это представить себе прошлое наших героев. Роман знакомит тебя с героями, но ты не видишь их, тогда как в фильме их видишь, но досконально не знаешь. Вот это меня и смущает. Кто такой Робер?.. Вы перечитали книгу? Тогда вы уже овладели материалом… Каким вы представляете себе детство этого человека, его молодость, его окружение?
Поскольку я не задавался всеми этими вопросами, когда писал свой роман, мне пришлось импровизировать. Гараван часто останавливал меня нетерпеливым щелчком пальцев.
— Нет, Серж… Это не годится, Серж… Ревнивец — совсем другое. Вначале он единственный ребенок, избалованный матерью, которая им восхищается и никак не может прийти в себя от сознания, что произвела на свет подобное чудо. Например, я страшно ревнив, потому что мама дрессировала меня, как собачку… А вы?
А моя мать после смерти отца учила меня играть на арфе. Случалось, в нашем доме бывали мужчины. Мне не хотелось посвящать во все это Гаравана. У одних есть свой тайный сад, у других — свое кладбище. Я ограничивался тем, что тряс головой, поддакивал ему: «Да, безусловно, вы правы». Дискуссия продолжалась, обходя подводные камни; я делал пометки на полях, а Гараван, с другим экземпляром в руке, вполголоса зачитывал текст, останавливаясь время от времени.
— Чего недостает этой истории, — замечал он, — это сексуальной силы. Существуют вещи, которые должны быть выражены напрямик, как того требует сюжет.
И тут же спохватывался, заметив, что вышел за рамки своей роли, и спешил исправить впечатление:
— Видите ли, Серж, я всего лишь дебютант. Мы с вами оба — дебютанты. Это очень мило, но работу не облегчает!
Иногда он останавливался на каком-нибудь слове, на мгновение отключался от разговора и казался внезапно подавленным скрытой мукой. Он думал о Матильде. Я тоже. И мы продолжали молча сидеть бок о бок, заклятые друзья. Солнце уже скрылось за тополями. Гараван посмотрел на часы.
— Скоро семь. Вы не думаете, что на сегодня хватит?.. Я не прочь отведать чего-нибудь горяченького. А вы?.. Не пойти ли нам в ресторан?.. Вы уже бывали в этих
— Нет.
Однако он прекрасно знал, что я туда приезжал и видел свадьбу — так что Жермена или кто-то другой из обслуживающего персонала сразу опознают меня, несмотря на черные очки.
— Ну что ж, вы будете приятно удивлены. Готовит сам хозяин. Его фирменное блюдо — омлет со сморчками — просто объедение.
Мы отправились пешком. Гараван не переоделся. На нем с самого утра красовались фланелевые брюки и пуловер, что его очень молодило. Из нас двоих скорее я выглядел хозяином, одетый по-городскому и с озабоченным лицом. Гараван продолжал болтать, а я, несмотря на свое паническое состояние, вынужденно отвечал ему. Какое изнурительное испытание — бояться, но не подавать виду и продолжать идти! Он говорил о чем придется — о романе, продюсере, диалогах, которые предстояло написать. Ничто в его поведении не выдавало человека, извлекающего удовольствие из собственного злого умысла. Он безмятежно наслаждался моментом, как турист, решивший пройтись перед обедом. Он даже положил руку мне на плечо с фамильярностью старшего брата, желающего внушить уверенность в себя робеющему юнцу.
Когда мы оказались в саду «Золотой рыбки», я пришел в полное замешательство. Посетителей оказалось очень мало. Мы уселись в зеленой беседке. Хозяин вышел лично приветствовать гостей. Затем официантка, но не Жермена, приняла у нас заказ. Я сидел как истукан, весь в поту, словно к моей спине приставили пистолет, который вот-вот выстрелит.
— Отменный суп, — сказал Гараван. — Они могли бы положить поменьше щавеля.
Гараван повел речь о кулинарных рецептах. Теперь он казался мне отвратительным. Я ел через силу и при этом следил краем глаза за сновавшими туда и обратно официантками. Жермена так и не появилась. Может, сегодня у нее выходной? Или она уже не работает в ресторане? Я стал успокаиваться.
— Вы берете дольку чеснока. Несколько луковиц-шалот…
В конце концов, может, мы пришли просто-напросто поесть? Возможно, я не прав, усматривая в каждом жесте Гаравана враждебное намерение. Принесли омлет — золотистый, сочный, в меру жирный.
— Позвольте налить вам вина, — предложил Гараван. — А то вы обедаете без аппетита.
— О, спасибо. Это правда, я не очень проголодался.
Но сколько бы я ни пил, омлет не лез мне в горло. У меня душа уходила в пятки при одной мысли обо всех испытаниях, ждавших меня впереди. Жермены тут не оказалось. Возможно, от нее я ускользнул окончательно. Но оставался Флоран. Я уже не раз говорил себе, что он представлял собой опасность номер один. А момент очной ставки с ним все приближался.
Гараван наслаждался едой без всякой задней мысли. Он угостил меня большой порцией сыра бри. Его аппетит и здоровье внушали мне отвращение. И все же я согласился выпить чашку кофе. Вскоре в листве зажглись лампочки, вокруг них начали роиться мошки.
— Я люблю сумерки, — сказал Гараван. — Как по-вашему, наш Робер любит вкусно поесть?
— Не думаю.
— Конечно же, он — чревоугодник. Я не знаю никого, кто жаждал бы счастья сильнее ревнивца. А счастье — не одно удовольствие, а тысяча удовольствий… При условии, если можешь разделить их все.