«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Кром Михаил Маркович

Недруги временщика не без оснований считали Аграфену Челяднину верной союзницей ее брата и, как только умерла великая княгиня Елена (3 апреля 1538 г.), свели счеты не только с князем Иваном Овчиной, но и с его сестрой: ее сослали в Каргополь и насильно постригли в черницы [522] .

Но вернемся к тому недолгому периоду, когда кн. И. Ф. Овчина Телепнев находился в зените своего могущества. Как было показано выше, с начала 1535 г. ходили упорные слухи об особой близости конюшего боярина к великой княгине. К осени того же года относится еще одно важное указание на возросшее влияние кн. И. Ф. Овчины Оболенского при московском дворе: именно к нему (при посредничестве попавшего в литовский плен его двоюродного брата — кн. Ф. В. Оболенского) обратился гетман Юрий Радзивилл с целью возобновления прерванных войной дипломатических отношений [523] . С ноября 1535 по август 1536 г. — до того момента, когда был восстановлен обмен послами между государями России и Литвы, — конюший боярин с ведома великокняжеского правительства вел переписку с гетманом Ю. Н. Радзивиллом и несколько раз (в феврале и мае — июне 1536 г.) принимал его посланцев на своем подворье, причем на таких «малых аудиенциях» присутствовали дворецкий И. Ю. Шигона Поджогин, дьяки Меньшой Путятин и Федор Мишурин и несколько детей боярских [524] . Сохранился подлинник одного из писем кн. И. Ф. Овчины Оболенского гетману Юрию Радзивиллу (от августа 1536 г.): грамота была запечатана княжеской перстневой печатью с изображением руки, держащей поднятый вверх меч [525] .

522

ПСРЛ.

Т. 29. С. 32.

523

Сб. РИО. Т. 59. С. 14.

524

Переписка кн. И. Ф. Оболенского с гетманом Ю. Радзивиллом скопирована в посольской книге: Сб. РИО. Т. 59. С. 19–20, 23–25, 32–34, 35–39, 57–60. Описание приемов литовских посланников на подворье кн. И. Ф. Оболенского в 1536 г. см.: Там же. С. 17–18, 22, 31–32.

525

ОР РНБ. Ф. 532 (ОСАГ). Оп. 1. Д. 115. Перстневая красновосковая печать диаметром около 2 см неплохо сохранилась. Публикацию грамоты и описание печати см.: РА. № 85. С. 185–188.

По традиции правом самостоятельных сношений с иностранными державами (разумеется, в русле общего внешнеполитического курса правительства) обладали виднейшие бояре, занимавшие первые места при дворе: так, в 1520 г., при Василии III, такое право было дано Григорию Федоровичу Давыдову [526] ; в декабре 1533 г. литовского посланника принимал у себя кн. Дмитрий Федорович Бельский [527] ; в 1589–1591 гг., в царствование Федора Ивановича, переговоры с австрийским двором вел фактический правитель государства — Борис Федорович Годунов [528] . В годы правления Елены Глинской подобную почетную функцию выполнял конюший боярин кн. И. Ф. Овчина Телепнев Оболенский. Однако его первенство на поприще дипломатического представительства не было абсолютным: на великокняжеских приемах ему приходилось делить почетное место у трона с боярином кн. В. В. Шуйским.

526

См.: Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. С. 202.

527

Сб. РИО. Т. 59. С. 2.

528

См.: Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». М., 1980. С. 109–110.

Посольский церемониал чутко реагировал на изменения в придворной иерархии: до 1536 г. князь Иван Овчина Оболенский вообще не упоминается на официальных дипломатических приемах; но уже 9 января 1536 г. ему вместе с кн. В. В. Шуйским и дьяками Ф. Мишуриным и Меньшим Путятиным было поручено встречать приехавшего на аудиенцию к великому князю бывшего казанского хана Ших-Али (Шигалея) [529] . На приеме литовского посланника Никодима Техоновского 13 августа того же года, когда великий князь звал того «к руце», «берегли у великого князя, стоячи у его места, боярин князь Василей Васильевичь Шуйской да князь Иван Федорович Оболенской Овчина. Как князь великий подал ему [посланнику. — М. К.] руку, и Никодима принял за руку князь Иван и подръжал его за руку…» [530] .

529

ПСРЛ. Т. 29. С. 22. Примечательно, что при описании церемонии встречи казанского «царя» кн. И. Ф. Овчина Оболенский, в соответствии с местническим старшинством, назван после кн. В. В. Шуйского, но перед дьяками.

530

Сб. РИО. Т. 59. С. 43–44.

Та же церемония повторилась 14 января 1537 г. во время приема «больших» литовских послов Яна Юрьевича Глебовича «с товарищи»: «И звал князь великий послов к руце, а стояли у великого князя, для бережениа, на правой стороне боярин князь Василей Васильевичь Шуйской, а на левой боярин и конюшей князь Иван Федорович Оболенской Овчина, да у князя у Василья стоял Иван Иванович Андреевича Челяднин, ходил у великого князя в дяди место» [531] .

Посольство хана Сахиб-Гирея, принятое в Кремле 9 февраля 1538 г., отразило представления крымских властей о сложившейся на тот момент расстановке сил при великокняжеском дворе. Ханский гонец Баим передал слова своего повелителя: поскольку Сахиб-Гирей послал к Ивану IV «болшего посла, доброго своего человека», он просил, чтобы великий князь «также к нам послал своего болшего посла, доброго своего человека: князя Василия Шуйского или Овчину» [532] . Не менее примечателен ответ московской стороны. Находившемуся в Крыму «ближнему человеку» Григорию Иванову сыну Совина был послан наказ, что передать хану: «И ты б царю говорил царь, господине, княз(ь) Василей Васильевич Шуйской и княз(ь) Иван Федорович у государя нашего люди великие и ближние: государю их пригоже пъри собя держати, зан(е)же государь великой, а леты еще млад…» [533]

531

Сб. РИО. Т. 59. С. 66.

532

РГАДА. Ф. 123. Оп. 1. Кн. 8. Л. 474 об. — 475.

533

Там же. Л. 485.

Итак, на дипломатической арене в конце правления Елены Глинской ее фаворит был, так сказать, «уравновешен» князем В. В. Шуйским: в этой сфере, не менее значимой с точки зрения местнических интересов, чем воеводские назначения, представители знатнейших московских родов также не собирались уступать первенства любимцу великой княгини.

Портрет одного из самых известных государственных деятелей России «эпохи регентства» будет неполным, если наряду с военными походами и дипломатическими переговорами, в которых он участвовал, не упомянуть о его судебно-административной деятельности. В архиве Кирилло-Белозерского монастыря сохранилась правая грамота, выданная 30 января 1537 г. судьями Н. Я. Борисовым и Ф. 3. Федоровым по приговору боярина и конюшего кн. И. Ф. Оболенского старосте и крестьянам села Куликова Дмитровского уезда в тяжбе из-за спорных сенных покосов со старостой и крестьянами Голедецкого села [534] . 25 января указанного года князю Ивану Федоровичу был доложен судный список расследования дела в суде первой инстанции. Выслушав материалы дела, боярин не только вынес вердикт в пользу истцов, но и принял решение освободить от ответственности и от уплаты судебных пошлин приказчика Голедецкого села Матфея Щекина — на том основании, что «ему то село приказано внове» [535] . Подобная формулировка (нечасто встречающаяся в судебных документах) свидетельствует о том, что князь И. Ф. Оболенский не ограничился формальным слушанием тяжбы, а вник в существо дела и принял взвешенное решение.

534

Документ сохранился в копийной книге Кирилло-Белозерского монастыря XVII в.: ОР РНБ. Ф. 573 (Собр. Санкт-Петербургской духовной академии). А 1/17. Л. 806–812 об.

535

Там же. Л. 811 об.

* * *

Осталось рассмотреть думские пожалования последних лет правления Елены Глинской. В июле 1536 г. впервые с боярским титулом упоминается князь Андрей Дмитриевич Ростовский [536] . По-видимому, он был призван заменить в Думе своего

троюродного брата кн. Александра Андреевича Хохолкова-Ростовского, который как раз весной того же 1536 г. последний раз фигурирует в источниках [537] : как отмечено исследователями, представительство в Думе было не столько личной заслугой, сколько семейным, клановым достоянием [538] . Но, с другой стороны, выдающийся успех одного представителя рода усиливал позиции всего клана. Так, можно предположить, что взлет карьеры кн. И. Ф. Овчины Оболенского облегчил получение думного чина троюродному брату последнего — князю Никите Васильевичу Хромому Оболенскому.

536

РК 1598. С. 89. В разрядной книге редакции 1605 г. кн. А. Д. Ростовский именуется боярином уже с 1534 г. (РК 1605. М., 1977. Т. I, ч. 2. С. 248, 252). Но более надежным представляется упоминание думских чинов в разрядной книге 1598 г., восходящей к официальному «Государеву разряду», а в этой книге кн. А. Д. Ростовский в 1534–1535 гг. упоминается еще без боярского звания (РК 1598. С. 85, 87).

537

Там же. С. 90.

538

Тезис о том, что получение боярского чина являлось наследственным правом нескольких знатных семейств на протяжении XIV — первой половины XVI в., подробно обоснован Н. Ш. Коллманн. С течением времени круг таких родов, особо приближенных к престолу, менялся, но неизменным оставался сам принцип передачи думного чина от одного представителя рода — к другому (чаще всего — по боковой линии), см.: Kollmann N. S. Kinship and Politics. Chap. 2, 3. P 19, 59, 84, 119.

Согласно утвердившемуся в научной литературе ошибочному мнению, князь Никита Хромой якобы был пожалован в бояре в первый же год правления Елены Глинской. Так, А. А. Зимин утверждал, ссылаясь на данные Никоновской летописи, что кн. Н. В. Оболенский стал боярином уже к ноябрю 1534 г. [539] Однако это — явное недоразумение: все летописи, повествуя о начале большого похода русских войск в Литву 28 ноября 1534 г., в котором участвовал и князь Никита Васильевич, упоминают его без боярского звания [540] . Но главное — в разряде этого похода кн. Н. В. Оболенский, 2-й воевода большого полка, назван также без думного чина [541] . Время получения князем Никитой боярского титула можно установить довольно точно на основании записей в посольской книге: в феврале 1536 г. кн. Н. В. Оболенский, занимавший тогда должность смоленского наместника, упоминается там еще без думного чина, но уже 8 мая того же года он назван боярином [542] .

539

Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 48. Вслед за Зиминым это утверждение повторил В. Б. Кобрин (Кобрин В. Б. Материалы генеалогии. С. 99. № 42).

540

ПСРЛ. Т. 8. С. 288; Т. 13, ч. 1. С. 87–88; Т. 29. С. 15.

541

РК 1598. С. 85.

542

Сб. РИО. Т. 59. С. 16, 30. В разрядах первое упоминание кн. Н. В. Оболенского с боярским чином относится к июлю 1537 г. (РК 1598. С. 91).

Князь Никита Хромой явно пользовался доверием правительницы и ее фаворита: весной 1537 г., еще до выступления удельного князя Андрея из Старицы, кн. Н. В. Оболенский вместе со своим троюродным братом кн. И. Ф. Овчиной Оболенским был послан «на бережение» на Волок. Затем, когда старицкий князь двинулся в сторону Великого Новгорода, кн. Н. В. Оболенский прибыл в город с государевым наказом, адресованным местным светским и духовным властям: «людей укрепити» и не дать мятежному князю «Новгород засести» [543] .

543

ПСРЛ. Т. 29. С. 29.

Оценивая пожалования в Думу в годы правления Елены Глинской в целом, следует признать, что боярские чины раздавались весьма скупо: очевидно, компенсировалась лишь естественная убыль членов государева совета, и при этом сохранялся почти неизменным расклад сил при дворе. Фавор, которым пользовался князь Иван Овчина, позволил двум представителям рода Оболенских войти в Думу, и, таким образом, этот клан восстановил свое представительство в придворном синклите, характерное для последних лет правления Василия III (до 1532 г.). Кн. А. Д. Ростовский занял место своего родственника кн. А. А. Ростовского. По-прежнему прочные позиции при дворе сохраняли представители клана Морозовых (бояре Иван и Василий Григорьевичи Морозовы и Михаил Васильевич Тучков). После того как в 1534 г. сошел со сцены окольничий Яков Григорьевич Морозов, окольничество — вполне предсказуемо — было пожаловано в следующем году другому представителю того же клана — Ивану Семеновичу Брюхову-Морозову [544] (он приходился двоюродным братом М. В. Тучкову и троюродным — И. Г. и В. Г. Морозовым [545] ). Труднее понять, по чьей протекции стал окольничим Дмитрий Данилов сын Иванова (впервые упомянут в этом чине на церемонии приема литовского посланника в августе 1536 г. [546] ). Возможно, он занял в Думе место окольничего И. В. Ляцкого, бежавшего в Литву в августе 1534 г. Впрочем, и И. С. Морозов, и Д. Д. Иванов получили окольничество на излете своей карьеры, будучи уже немолодыми людьми [547] . В 1536–1537 гг. они один за другим исчезают из источников [548] .

544

Впервые с чином окольничего упомянут в сентябре 1535 г., см.: РК 1598. С. 88.

545

См. родословную схему в кн.: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 236–237.

546

Сб. РИО. Т. 59. С. 43.

547

И. С. Морозов упоминается на службе с 1500 г., а Д. Д. Иванов — с 1495 г. Сводку данных об их карьере см.: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 241, 257.

548

Последнее упоминание об И. С. Морозове относится к марту 1536 г. (РК 1598. С. 89), а о Д. Д. Иванове — к февралю 1537 г. (Сб. РИО. Т. 59. С. 102).

За годы правления Елены Глинской численный состав Боярской думы практически не изменился: к весне 1538 г. боярами было 11 человек, т. е. столько же, сколько в момент вступления Ивана IV на престол в декабре 1533 г. Из этого числа семеро сановников были пожалованы в бояре еще Василием III (князья Д. Ф. Бельский, В. В. и И. В. Шуйские, а также И. Г. и В. Г. Морозовы, М. В. Тучков и М. Ю. Захарьин), а остальные четверо [549] получили боярство уже из рук великой княгини Елены (князья И. Ф. Овчина Оболенский, И. Д. Пенков, Н. В. Хромой Оболенский и А. Д. Ростовский), заменив умерших в 30-е гг. членов Думы (князей М. В. и Б. И. Горбатых, А. А. Ростовского и М. С. Воронцова). Сохранившиеся источники не позволяют определенно судить о том, остался ли к апрелю 1538 г. в Думе кто-либо из окольничих.

549

Мои подсчеты отличаются от приведенных А. А. Зиминым, который в число бояр, носивших этот чин в начале 1538 г., включил кн. И. Ф. Бельского, потерявшего боярство в момент заточения в тюрьму в августе 1534 г., и кн. М. И. Кубенского, достоверные сведения о боярстве которого появляются только с августа 1538 г. (РК 1598. С. 94). Ср.: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 289, 291, 292.