«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
В недавно опубликованной статье о малолетстве Ивана IV другой американский историк, Чарльз Гальперин, избрал в качестве отправной точки своего исследования парадокс, который ранее привлек внимание Коллманн: и летописи, и документы той эпохи изображают юного государя принимающим все важнейшие решения, несмотря на тот очевидный факт, что Иван был тогда ребенком. Ч. Гальперин, однако, привел многочисленные свидетельства того, что современники нисколько не заблуждались относительно истинного возраста великого князя [39] . По его мнению, их слова, приписывающие все решения государю, имели не буквальное, а символическое значение: в этом проявился «центральный элемент московской идеологии» — культ правителя, монополизация всей легитимной власти в лице монарха [40] .
39
Halperin С. The Minority of Ivan IV // Rude & Barbarous Kingdom Revisited: Essays in Russian History and Culture in Honor of Robert O. Crummey / Ed. by Chester S. L. Dunning, Russell E. Martin, and Daniel Rowland. Bloomington (Indiana), 2008. P. 41–52. Благодарю Ч. Гальперина за присылку мне копии этой статьи.
40
Halperin С. The Minority of Ivan IV. P. 51.
Думается,
41
Напрасно Ч. Гальперин, полемизируя с автором этих строк, ссылается на «институциональную память» о малолетстве Дмитрия Донского и Василия II, которая-де должна была помочь «московитам» в ситуации 1533 г. (Halperin С. The Minority of Ivan IV. P. 50). К сожалению, американский историк не уточняет, как применялись эти давние «уроки» в 30–40-е гг. XVI в.: в источниках на сей счет нет никаких указаний. К тому же первый приведенный им пример явно неудачен: детство великого князя Дмитрия Ивановича прошло сравнительно спокойно — в отличие от периодов малолетства Василия II и Ивана IV.
В новейшей отечественной историографии заметна тенденция к некоторой «реабилитации» «боярского правления». Так, Р. Г. Скрынников отмечает, что, хотя борьба придворных группировок за власть носила ожесточенный характер, она «не сопровождалась ни феодальной анархией, ни массовыми репрессиями. Жертвами их стали немногие лица» [42] . Однако взамен отвергнутой концепции Соловьева — Смирнова в современной науке не предложено какого-либо нового комплексного объяснения событий 30–40-х гг. XVI в. В суждениях, высказываемых по данному поводу в новейшей литературе, эклектично соединяются старые и новые историографические представления: с одной стороны, как положительные явления оцениваются ликвидация уделов в 1530-е гг., проведение денежной и губной реформ, поместное верстание; с другой — в вину боярским правителям ставятся расхищение земель и государственных доходов и иные злоупотребления властью (В. Д. Назаров), безудержный произвол временщиков, расшатывание «элементарного порядка в стране» (В. М. Панеях). Само «боярское правление», как и прежде, представляется в виде череды сменявших друг друга у власти «с калейдоскопической быстротой» группировок [43] .
42
Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 89.
43
Назаров В. Д. Боярское правление // Отечественная история: энциклопедия. Т. 1. С. 282–283; Панеях В. М. Русь в XV–XVII вв. Становление и эволюция власти русских царей // Власть и реформы: от самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 55–57.
Итак, социологическая схема, противопоставлявшая «прогрессивные» силы централизации в лице великого князя и дворянства «реакционному» боярству, якобы мечтавшему о реставрации порядков удельной раздробленности, уже несколько десятилетий назад была отвергнута исторической наукой. Но и морализаторские оценки событий 1530–1540-х гг., преобладающие в современной литературе, также не приближают нас к пониманию изучаемой эпохи.
На мой взгляд, концептуальной основой для нового «прочтения» истории 30–40-х гг. XVI в. может служить понятие «политический кризис». В политологии это понятие используется для обозначения особого состояния политической системы, характеризующегося нестабильностью, разбалансированностью деятельности политических институтов, снижением уровня управляемости во всех сферах жизни общества и т. п. [44] Применительно к рассматриваемой исторической эпохе данный термин уже не раз употреблялся исследователями [45] , но задача состоит в том, чтобы попытаться систематически описать проявления кризиса в сфере внутренней и внешней политики страны, определить его хронологические рамки и последствия.
44
См.: Политическая энциклопедия / Рук. проекта Г. Ю. Семигин. В 2 т. М., 1999. Т. 1. С. 590.
45
О «политическом и социальном кризисе» применительно к 30–40-м гг. XVI в. писал еще в 1985 г. Н. Е. Носов, см.: Носов Н. Е. Социальная борьба и «земское устроение» в России в 30–40-х годах XVI в. // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985. С. 132, 139. О том, что Московия «приближалась» тогда «к политическому кризису», говорит и Н. Ш. Коллманн: Kollmann N. S. Kinship and Politics. Р 162. Тот же термин использует В. М. Панеях, см. его очерк в кн.: Власть и реформы. С. 55.
2. Замысел исследования
Исходная гипотеза данного исследования состоит в том, что первопричиной возникшего в декабре 1533 г. кризиса власти явилась не пресловутая «злокозненность» бояр, как это изображалось в официальном летописании времен Ивана Грозного и в последующей историографии, а сам факт малолетства великого князя, наследовавшего умершему Василию III. Понятно, что ни в какую эпоху трехлетний ребенок не может лично управлять страной. Поэтому на первый план выдвигается вопрос: как могла функционировать монархия при недееспособном государе?
Здесь уместно напомнить, что с подобными проблемами сталкивалась не только Московия. Малолетний король на троне — явление, хорошо знакомое Европе эпохи Средневековья и начала Нового времени. По подсчетам французского историка Андре Корвизье, в XIII–XV вв. известен 31 случай вступления на престол несовершеннолетних монархов, что составляет 29,5 % всех коронаций того времени; в XVI–XVIII вв. таких случаев было 25 (из них 5 относятся к России), или 15 % всех коронаций [46] .
46
Corvisier A. Les r'egences en Europe: Essai sur les d'el'egations de pouvoirs souverains. Paris, 2002. Annexe 10. P. 282.
Регентство
47
Wolf A. K"onigtum Mindeij"ahriger und das Institut der Regentschaft // Recueils de la Soci'et'e Jean Bodin pour l’histoire comparative des institutions. Т. XXXVI. L’Enfant. 2`eme partie: Europe m'edi'evale et moderne. Bruxelles, 1976. S. 97, 98.
Таким образом, ситуацию, сложившуюся в Русском государстве с восшествием в декабре 1533 г. на великокняжеский престол трехлетнего Ивана IV, никак нельзя считать уникальной. Вместе с тем можно предположить, что в различных странах осуществление власти от имени малолетнего государя имело свою специфику. К сожалению, в России не сложилось ни исторической, ни историко-правовой традиции изучения института регентства. Европейский опыт, где такая традиция есть [48] , способен «подсказать» нам некоторые важные вопросы, которые заслуживают изучения: регулировались ли полномочия регента какими-либо правовыми нормами, как это было в Священной Римской империи (применительно к курфюрстам) со времен Золотой буллы (1356) или во Франции со времен ордонансов 1374–1393 гг.? [49] И в частности, могли регент издавать какие-либо официальные акты от своего имени, а не от имени малолетнего монарха?
48
Помимо книги А. Корвизье и статьи А. Вольфа, указанных в предыдущих сносках, о проблеме регентства в связи с малолетством монарха см.: Carpenter D. A. The Minority of Henry III. London, 1990; Offergeld Th. Reges pueri: Das K"onigtum Mindeij"ahriger im fr"uhen Mittelalter. Hannover, 2001; Puppel P. Die Regentin. Vormundschaftliche Herrschaft in Hessen 1500–1700. Frankfurt am Main; New York, 2004; и др.
49
Wolf A. K"onigtum Mindeij"ahriger. S. 100.
Однако вопрос о полномочиях регента — это лишь часть более общей проблемы делегирования власти в российской монархии эпохи позднего Средневековья. Из-за скудости источников до сих пор остается неясным, как распределялись функции между государем и его советниками в Московии XVI в. Характерны признания современных исследователей о том, что личная роль царя в проведении преобразований 1550-х гг. не поддается определению [50] . Но применительно к 30–40-м подобной загадки не возникает: юный государь, будучи ребенком, а затем подростком, не мог играть какой-либо самостоятельной роли в управлении страной, за исключением осуществления представительских функций (в частности, приема послов). Следовательно, реальные рычаги власти находились в руках других лиц, стоявших у трона. Изучение механизма принятия решений в годы малолетства Ивана IV, с одной стороны, и управленческой рутины, с другой стороны, — одна из задач настоящего исследования.
50
Crummey R. O. The Formation of Muscovy 1304–1613. London & New York, 1987. P. 148; Флоря Б. H. Иван Грозный. М., 1999. С. 59; Pavlov A., Perrie M. Ivan the Terrible. Pearson Education Ltd. London, etc. 2003. P. 64–65.
Таким образом, предлагаемая работа задумана в русле институциональной, или «конституционной», истории (constitutional history, Verfassungsgeschichte). Ограничивая хронологические рамки исследования сравнительно коротким периодом (примерно 15 лет — с декабря 1533 до конца 1548 г.), я стремился через детальный анализ придворной борьбы и практики управления понять некоторые важнейшие особенности устройства и функционирования русской позднесредневековой монархии.
В отличие от привычного институционального подхода, ассоциируемого с наследием знаменитой юридической школы и изучением государственных учреждений, в данном исследовании большое внимание уделено политической культуре описываемой эпохи, т. е. представлениям людей того времени о власти и неписаным правилам поведения, существовавшим в придворном обществе [51] . Поэтому можно, скорее, говорить о неоинституциональном подходе [52] , который позволяет поместить изучаемые политические структуры в определенный социокультурный контекст и тем самым избежать ненужной модернизации реалий XVI в. и неоправданных параллелей с институтами власти Нового и Новейшего времени.
51
Термин «политическая культура» был введен в социальные науки еще в 50–60-х гг. XX столетия политологами Г. Алмондом и С. Верба (Almond G.A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. 2nd ed. Newbury Park; L.; New Delhi, 1989), а начиная с 1980-х гг. это понятие было активно «освоено» историками. Трактовка политической культуры как совокупности «ценностей, ожиданий и неписаных правил поведения» была предложена американской исследовательницей Великой французской революции Линн Хант, см.: Hunt L. Politics, Culture, and Class in the French Revolution. Berkeley & Los Angeles, 1984. P. 10. О «правилах игры» в политической жизни Средневековья см. интересную работу немецкого медиевиста Г. Альтхоффа: Althoff G. Spielregeln der Politik im Mittelalter. Darmstadt, 1997.
52
Для неоинституционального подхода, получившего большое распространение в социальных науках в последние десятилетия, характерно понимание институтов как сложившихся правил и организованных практик. Так, экономист Дуглас Норт, классик этого направления, называет институты «правилами игры» в обществе, или «ограничительными рамками, которые организуют взаимоотношения между людьми» (Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М., 1997. С. 17). Подробнее о неоинституционализме см.: March J.G., Olsen J.P. Elaborating the «New Institutionalism» // The Oxford Handbook of Political Institutions / Ed. by R. A W. Rhodes, S. A Binder and B. A Rockman. Oxford University Press, 2006. P. 3–20 (здесь же библиография).