Вдовы
Шрифт:
— В двенадцать двадцать семь пополудни, — проявил осведомленность Браун.
— Около того, — сказал Мотт.
— Это и на принтерной ленте значится, — добавил Браун.
— Тогда — точно, — согласился Мотт.
— А что это за тип с уникальной кружкой? — спросил Карелла.
— Убежден, что у меня должно быть записано в дневнике.
— Тогда я изъявляю желание, чтобы вы это нашли для нас, — сказал Карелла. — И пока вы этим занимаетесь, то заодно и взгляните на отметки о снятии денег в банке первого июня, второго апреля, а в марте это было...
— Я ничего с точностью не помню, — заявил Мотт.
— Но
— По две четыреста каждый месяц.
— Помните?
— Ну уж если вы это упомянули...
И так они тоже все говорят...
— Я помню, что брал такие суммы ежемесячно. При чрезвычайных обстоятельствах и оказиях. Кружка Уильяма и Мэри. [9] Уникальная вещь.
— Ах-х, — вздохнул Браун.
— Что же, тогда это многое объясняет, — сказал Карелла.
9
Уильям и Мэри — легендарные герои шотландского эпоса.
— Но не объясняет, — вставил Браун, — как двенадцать тысяч долларов очутились в шкатулке Сьюзен Брауэр.
Мотт часто заморгал.
— Да, Сьюзен Брауэр, — сказал Браун, ослепительно улыбаясь.
— Вы такую помните? — спросил Карелла.
— Да, но...
— Она сюда то и дело заходила. Помните?
— И была здесь девятого июля. Помните?
— Взглянуть на стол дворецкого, про который вы ей говорили...
— Да, конечно, помню.
— А помните, что давали ей наличными по две четыреста каждый месяц?
— Я этого никогда не делал.
— Начиная с марта, — заметил Браун.
— Да нет же! С какой стати мне давать ей эти деньги?
— У-у, я не знаю, — сказал Браун. — Почему все-таки?
— Она была моей покупательницей, и зачем мне было бы давать ей деньги?
— Мистер Мотт, мы нашли в ее квартире банковскую обертку.
— Не знаю, что это такое.
— Пошли по ее следу, в банк, к вашему счету. Деньги снимались с вашего счета, мистер Мотт, здесь нет вопросов. Не хотите ли вы теперь поведать нам, за что вы платили Сьюзен Брауэр такие деньги, — две четыреста ежемесячно?
— В течение пяти месяцев...
— Две тысячи в обертке...
— Почему, мистер Мотт?
— Я не убивал ее, — сказал Мотт.
Он встретился со Сьюзен...
Он называл ее так по ее желанию, она сказала, что никто не говорил ей — Сьюзи.
В его лавку она зашла как-то в январе — просто поглазеть. Так она сказала. Снимала квартиру на Сильвермайн-Овал, и хотя квартира была обставлена, но не хватало чего-то интимного, теплого словом, того, что превращает дом в очаг. А потому была в вечном поиске: хотела найти что-либо оригинальное, «свое». Он ее спросил, что конкретно ей бы хотелось. А она ответила, что ничего пышного, ни круглых холлов, ни фамильного обеденного стола, ни старошотландских шкафов, — ничего в этом духе. А вот если бы нашлась скамеечка для ног, пуфик или красивая небольшая лампа, которую она могла бы всегда возить с собой, — видите ли, она надеялась снять более просторную квартиру, если позволят обстоятельства, она ему так и сказала,
К концу месяца он ей позвонил и сообщил, что прибыл товар из Англии; в январе это было. Они с женой провели неделю на Ямайке. Он помнит, что позвонил Сьюзен сразу, как оттуда вернулся. В партии прибывшего товара был набор шеффилдских подсвечников, не какие-то обычные медяшки, нет: раритет. И по разумной цене. Он подумал, что ей стоило заехать взглянуть. Она приехала этим же вечером и буквально влюбилась в подсвечники, воистину — красота. Хотя засомневалась, подойдут ли они к ее модерновому декору, знаете ли, все из нержавеющей стали и кожи, большие подушки на полу, абстрактная живопись и тому подобное. Он сказал, что будет счастлив сдать ей на время эти подсвечники, пока она окончательно не решится. Она была приятно удивлена, и он послал ей их на следующий же день.
Позвонив ему в субботу, где-то в начале февраля, она спросила, не смог бы он заехать к ней сам и посмотреть на все своими глазами. Она поставила набор на обеденном столе, а он весь — нержавейка и стекло. Ну так вот, уживутся ли медь и сталь, она очень хотела узнать его мнение. Он и поехал к ней под вечер.
Она приготовила мартини, обожала мартини. Он ей по-честному сказал, что подсвечники на этом столе не смотрятся, она его поблагодарила и за откровенность, и за хлопоты, потом предложила выпить, он согласился. Было, знаете, очень холодно, февраль. По его разумению, время клонилось к семи. Она включила музыку, еще выпили, потанцевали. Вот так это началось, вполне естественно.
К концу февраля...
Ну, они уже успели переспать с десяток раз...
Итак, к концу месяца она ему сказала, что ей трудно платить за квартиру и хозяин грозится выбросить ее на улицу. Она уточнила, что рента — две четыреста в месяц. Он сказал, что это грабеж, учитывая, например, что рента его большого дома в Локсдэйле составляет всего три тысячи с небольшим. Она заявила, что бросать эту квартиру — преступление, им ведь было так хорошо в ней вдвоем, в такой чудесной обстановке. Нет, нет, она не просила у него денег...
— Я даже сначала не совсем понял, что она хотела, — заметил Мотт.
...Она просила дать ей возможность как бы арендовать у него это жилье. Взаймы.
На время.
Две тысячи четыреста.
Только до марта. А там у нее пойдет работа в салоне моды, и ей заплатят до того, как нужно будет вносить плату за апрель. И у нее хватит денег расплатиться с ним даже с лихвой. Если бы только он мог сейчас одолжить ей. Ей так нравилось быть с ним и проделывать с ним все, все, все. А ему не нравилось?
— Она была такая красивая, — сказал Мотт.
Очень красивая, чудесная...
Даже поразительно: он не мог найти подходящего слова. А может, и знал его, но стеснялся произнести при посторонних.
— Я дал ей денег, — сказал он. — Снял со сберегательного вклада, вручил ей. Она спросила, должна ли дать мне расписку, но я, конечно, отказался. Не смеши меня... И потом...
Когда подошел срок платить за апрель, у нее опять не оказалось денег. Он ссудил ей еще столько же, и в мае тоже, а когда наступил июнь, то окончательно сообразил, что, оплачивая квартиру, содержит Сьюзен. На самом деле она стала его...