Вдвоём веселее (сборник)
Шрифт:
Парадокс жизни: все мы хотим знать будущее, но что может быть хуже будущего, которое знаешь? Взять хоть моего отца – его тоже в свое время арестовали, но зато еще накануне вечером он спокойно поужинал, утром спокойно сел в троллейбус, проехался до работы…
Доверив Джейн вести с Триш душеспасительные беседы, я вышла на крыльцо. Теплый октябрьский ветерок трепал листья на деревьях, и в воздухе плыла какая-то осенняя грусть. Было время заката. Что-то в последнее время такие долгие красные закаты нагоняют на меня тоску. Может, оттого, что всё куда-то летит, а я остаюсь?
Доставая скульптуры, мужчины вели степенный разговор:
– … Ну ладно, понимаю, – говорил Мачо, – промахнулись один раз – не было кандидата! Но когда они избрали этого ублюдка на второй срок, тут уж я совершенно о…л! Это, мой друг, говорит о качестве мозгов в Америке…
Микки задумчиво молчал. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло:
– Знаешь, Мачо, – сказал он, – мне иногда кажется, что в такое время за решеткой сидеть не хуже, чем гулять на свободе. Ей-богу, сам бы сел, лишь бы не видеть весь этот бардак! Куда тебя, кстати, определили?
– В Девенс.
– Федеральная? Курорт-спорт! А кстати, о спорте, вы смотрите сегодня бейсбол?
– Ну так! А ты?
– Что за вопрос!
Мики вытащил из стоящего на газоне контейнера бутылку с пивом и поискал глазами открывашку:
– Так ты когда туда?..
– В
Микки снова поискал открывашку и, не найдя ее, опустился на крыльцо.
А дальше сделал следующее. Согнувшись пополам – он был худой и гибкий, как ребенок, – со стороны ботинка просунул в брючину руку и что-то покрутил. Потом подергал ботинок и вместе с ним вынул кусок ноги. Я смотрела не отрываясь. Сверху на голени чернел небольшой металлический штырек, которым он поддел крышечку.
Он показал мне конструкцию:
– Протез – сам делал!
Я сказала, что, в принципе, могла бы и за открывашкой сбегать, но Микки уже и думать забыл про меня.
Завинтив ногу обратно в штанину, он поднялся:
– Я могу подвезти!Мы занесли в дом семь коробок. Мачо Джо заглянул на дно контейнера и вытащил из него последнюю вещь. Это была огромная рыбина из черного малахита; ее вскинутые вверх плавники и судорожно вздыбившийся хвост, должно быть, говорили о содержащейся в ней темной тотемной силе. Мачо Джо поставил ее на траву перед нами и загляделся:
– Эту щуку, друзья мои, я взял у одного черокского мужика еще в восемьдесят шестом году. Две недели курили гашиш, а она все лежала у кровати. Потом я ему говорю: не продашь? «Нет, – говорит, – продать не могу, могу только подарить».
Мы понимающе молчали.
Он сдул с лезвия картонную труху и, прищурившись, поглядел на часы. Зрение, если верить Триш, Мачо Джо подсадил на ночных стриптизах.
«Поменьше надо пялиться на голых баб!» – ворчала она, когда он жаловался на глаза.
– Без десяти шесть, пора включать. Вы, надеюсь, остаетесь?
– Джейн вообще-то ночью дежурила… – сказал Микки.
– Понимаю, – ответил Мачо Джо.
Видно было, что он расстроен.Они зашли в дом, а я осталась сидеть и наблюдать за происходящими на улице переменами. Ровно в три часа улица опустела, жизнь вдруг втянулась внутрь домов, как улитка в ракушку. Опустели детская площадка, перекресток, магазины. Было непонятно, как может так быстро опустеть целая местность! Происходило что-то стихийное, вроде отлива. Куда-то подевались многодетные мормонские соседи, старушка, бросавшая собаке теннисный мячик. Все было пусто, только я да еще мексиканский садовник в соседнем огороде остались от целого городка. Когда в одном из домов раздавались особенно громкие голоса, мы с садовником поднимали головы и понимающе улыбались друг другу.
– «Ред Соке» выигрывают, – сказал он, улыбнувшись мне в очередной раз.
– Похоже, что так.
Он вышел ко мне, раздвинув кусты руками. Это был не садовник-мексиканец, а японец, управляющий филиалом крупной фармацевтической фирмы. Такой уж выдался день – все оказывались кем-то не тем, кем казались. Пора уж было перестать удивляться. Я и перестала.
Его звали мистер Кимото, и жену его звали миссис Кимото. Мы разговорились, что да как, и я спросила, сколько они в этой стране. Они приехали в Америку из Хиросимы двадцать лет назад. Услышав «из Хиросима», я подумала, что, наверное, не смогла бы жить в стране, сбросившей на нас ядерную бомбу. Интересно, что Бертран Рассел именно так и предлагал сделать: сбросить ядерную бомбу на Советский Союз. В каком-то смысле мы ее сами сбросили на себя еще в тридцать седьмом году.
Он показал на портфолио:
– Альбом?
– Портфолио подруги.
– Ваша подруга – художница?
– О нет! Моя подруга – жена коллекционера и… Я решила не продолжать.
Когда-то я работала продавцом в книжном магазине, и коммерческая выучка у меня осталась. Она, видимо, навсегда оседает в организме, как радиация. Сначала я, кстати, была с покупателями честна. Если книга мне не нравилась, я отговаривала покупателя ее брать. Задвигала Коэльо поглубже, прятала «Код да Винчи».Менеджер завел меня в кабинет.
– Ты кем работаешь?
Я растерялась. Выпил он, что ли, думаю. Я знала, что он держит в сейфе бутылку с коньяком.
– Ты здесь работаешь продавцом! – объяснил он и вдруг не на шутку разбушевался. – Цель продавца – продать книгу. Не обсудить, не дать свою никому не нужную оценку, не спрятать ее черт знает куда, чтоб потом никто не мог найти, а продать. Поняла?
– Поняла, – трусливо ответила я.
– А теперь иди и работай! И чтоб никакого литературоведения! – прокричал он мне в спину.
Я пошла и стала работать. Продавала книги, литературоведением не занималась. Потом и меня, и его, кстати, тоже уволили, но это уже к делу не относится.
В общем, мистер Кимото был на середине портфолио, когда я сказала:
– Великая индейская культура… Могу познакомить с оригиналами! Это – шедевры!
Я думала, что он откажется.
– Пойду предупрежу миссис Кимото, – просто ответил он.
Когда он вернулся, я с трудом его узнала. Вместо рабочей одежды на нем был темно-синий костюм, с которого он на ходу стряхивал соринку. В руках он держал блокнот и калькулятор. Сердце мое подпрыгнуло от радости.
– А почему ее мужа зовут Мачо Джо? Он что – индеец? – спросил мистер Кимото, когда мы входили.
– Да, – говорю, – индеец. Хотя по нему и не скажешь.Мачо Джо с Триш не отрываясь смотрели на экран телевизора, и показывать работы Мачо Джо отказался:
– Мой друг, – воскликнул он, похлопав японца по плечу, – если есть охота, иди выбирай! А я обязан посмотреть этот матч. Если «Ред Соке» сегодня выиграет, я могу спокойно садиться в тюрьму. Ты же понимаешь, что второго такого матча не будет еще десять лет!
Мистер Кимото покивал: да-да, конечно. Когда он ушел в гостиную, Мачо Джо тихо спросил:
– Кто этот парень?
– Японец.
– Сам вижу, что японец. Откуда?
– Из Хиросимы.
– Откуда-откуда?
– Из Хиросимы, – повторила я.
– Полное блядство! Ты посмотри на этих кретинов!
Последнее, впрочем, относилось к чему-то в телевизоре.Только во время рекламы Мачо Джо вернулся к разговору:
– Хиросима – культурный центр! – сказал он. – А где ты его нашла?
– Кого?
– О ком мы говорим? Японца, конечно! – ответил Мачо Джо, раздражаясь на мое переспрашивание.
– В соседнем огороде! Они – наши соседи…
Я начала пересказывать историю нашей встречи, но перерыв кончился, и Мачо Джо меня уже не слушал.
Мистер Кимото отобрал работы очень быстро. В следующем перерыве они с Мачо Джо подбивали итоговую сумму, а я смотрела забавную рекламу. Двое мужчин с жаром общались между собой. «Ты только подумай! – восклицал один. – Сегодня наши болельщики выиграют в двойном размере!» – «Но это же невероятно!» – отвечал партнер ему в тон. «Невероятно, но правда!» – радостно подтверждал первый и, переводя взгляд в камеру, обращался ко мне:
– Вы только задумайтесь: сегодняшние ваши покупки удваиваются! Вместо одного кресла – два, вместо одного буфета – два, вместо двух комодов – четыре, вместо четырех стульев – восемь! Лишь бы ваша любимая команда
– А она выиграет! – сказал Мачо Джо.
Мистер Кимото взглянул в экран и вежливо улыбнулся. Потом он протянул Мачо Джо две руки:
– А что вы говорили про тюрьму? Я хочу надеяться, что это была шутка?
Мачо Джо пожал только одну из рук, потому что в другой у него был стакан с виски.
– Мой друг, ты можешь надеяться, но мне уже и место известно! Можешь меня навещать.
– Навещать буду. Миссис Кимото тоже! – сказал японец и еще раз потряс его руку.Мы с мистером и миссис Кимото выпили и закурили. С акации летели золотые листья, щебетали какие-то невидимые, но очень болтливые птицы. Я семнадцать лет живу в Америке, но мне до сих пор кажется, что птицы здесь говорят по-русски. Одна спрашивала: «Крутить, крутить?» Вторая отвечала: «Четыре, четыре, четыре». Третья добавляла: «Тихо, тихо!»
Приблизительно такой же незамысловатый разговор вели и мы.
– Вы много курите? – спрашивала у меня миссис Кимото.
– Четыре с утра, а там как получится.
Мне не очень хотелось касаться этой болезненной для меня темы. Болезненной – потому что сигареты стоят дорого. В день – я как-то подсчитала – я выкуриваю на двенадцать долларов, а зарабатываю в день – это уже подсчитала моя дочь – одиннадцать долларов и тридцать семь центов. Моя зарплата – болезненная тема номер два. Болезненная тема номер три – это метафизика замкнутого круга. Чтобы работать, мне нужно курить. Но когда я курю, я практически уничтожаю плоды своей работы. Подготовка к занятию – пять сигарет. Са-мопрочистка мозгов после занятия – еще две. Помимо этого, я курю, когда пишу. Стихотворение – тридцать пять сигарет, цикл стихов – … тут я уже даже не бралась считать. По сути, мои издержки на курево должны были бы списываться с налогов. Это – профессиональные затраты, но пойди объясни это налоговому управлению.
Супруги дали мне возможность высказаться на тему налогового управления и разом заговорили, перебивая друг друга.
– Вы пишете стихи? А про что они?
Это – болезненная тема номер четыре. Я жила в России тридцать лет. Меня никто ни разу не спросил, про что мои стихи. В Америке меня почему-то об этом спрашивают все, даже профессиональные литераторы.
– Я пишу про всё, – ответила я.
Они переглянулись, и мистер Кимото достал из кармана телефон.
– Мы с миссис Кимото хотели бы купить ваши книги. Как они называются?
Я продиктовала названия книг. Птицы продолжали переговариваться. Теперь первая говорила: «Пилить, пилить». Вторая ей отвечала: «Вить, вить». А третья, видимо устав от их болтовни, просто молчала.
– Это, наверное, голубые сойки, – сказала я супругам.
– Да, наверное, – согласились они, но разговор про птиц не вызвал у них интереса.
– А сколько вы зарабатываете с одной книги? – спросила миссис Кимото.
– С одной книги?
Я задумалась.
Мы чокнулись и закурили по третьей сигарете:
– Я почему спрашиваю, – сказала хозяйка. – Я тоже написала книгу, и мы с мистером Кимото хотели бы ее издать за свой счет. Как это делается?
– А про что ваша книга? – спросила я.
Оказалось, этот вопрос был не столь уж бессмыслен.
– Про смерть, – невозмутимо ответила она.
Все еще продолжая улыбаться, миссис Кимото объяснила, что три раза в неделю работает с умирающими людьми. Приходит, сидит с ними, читает им стихи. Ее услуги оплачивались значительно выше моих. Сорок долларов в час. Я посмотрела на нее и подумала: не поинтересоваться ли вакантными позициями? Что-то меня остановило.
– Я могу спросить у своего издателя.
– Если не трудно…
– Нисколько. Я обязательно узнаю! – щедро пообещала я ей, заранее понимая, что ничего такого делать не стану.
Почему люди врут, думала я, пробираясь через кусты к себе домой. Ведь никакого же проку мне не было в этом вранье! Может, хочется иногда выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле?Мачо Джо был в прекрасном расположении духа, из чего я заключила, что «Ред Соке» выиграли.
– Эй, Джипси, – протрубил он (так он иногда называл Триш), – выдай мне подписанный чек!
«У меня уже нет ни чековой книжки, ни х…я», – объяснил мне он и поинтересовался моей фамилией.
– Может, не надо? – неуверенно спросила я, но фамилию назвала.
Мачо Джо выписал чек на полторы тысячи и засунул мне в карман.
– Не говори ерунды!
После этого они стали прощаться. На лестнице он мне сказал:
– Послушай меня хоть раз в жизни: поезжай в Мексику. Остатки самой гуманной в мире цивилизации!
Я пошла за ним:
– Разве ацтеки не делали человеческие жертвоприношения?
Это было неуместно, я сразу поняла. Он уже дошел до конца тропинки, но тут вернулся обратно:
– Слушай, – сказал он, – черокскую щуку я оставляю тебе.
Я утерла слезу и ответила, что буду хранить ее до его возвращения.
– К черту возвращение, загони ее японцу за полцены и поезжай в Мексику. Я тебе говорю: великая цивилизация. И не спорь ты все время, пожалуйста! Знаешь, только не обижайся, ты хороший человек, но у тебя есть эта идиотская привычка – все время спорить. Не спорь, ты не в России! Улыбайся, кивай, и тебя полюбят.
Я хотела возразить ему, что все не так просто, но вовремя остановилась. Мы обнялись, и он пошел, величаво покачиваясь, закуривая сигару, затягиваясь ею на ходу. До него я знала только одного человека, который затягивался сигарой. Тот во время службы в советском флоте спрыгнул с корабля и плыл до Турции две недели. Я с ним познакомилась в Израиле. Он работал океанографом, ездил по всеми миру, опускался на дно нескольких океанов, а умер от мышечного спазма в Кинерете. Судьба, подумала я, от нее никуда не удерешь – ни в Израиль, ни в Мексику.
Мачо Джо грузно опустился на сиденье, и, просигналив три раза фарами, они уехали. Улица снова была пуста, и я снова сидела на крыльце и смотрела на дорогу. Потом стала припоминать, откуда они вообще взялись – эти Мачо Джо и Триш.К истории возвращения «Улисса»
У нее были синие, но с азиатской удлиненностью глаза; ее длинные темные волосы, которые под порывами ветра перехлестывали ей лицо, тонко пахли полевым букетом. «Чем она таким их моет?» – думал Митя, убирая прядь с ее полуоткрытых губ. Естественно, что с такой внешностью ее не могли звать иначе. Анна, Аня, Анна Витальевна для своих студентов. Мите нравилось, что Ане ничего не мешает – ни то, что волосы растрепал ветер, ни то, что качели были мокрыми, ни то, что Митя смотрит на нее как-то особенно. Они любили одни и те же книги, картины, музыку. Эти совпадения, которые Митя три года находил забавными, оказались роковыми. Как-то он вот так же стоял, смотрел на нее и вдруг понял, что мог бы так смотреть всю жизнь. Но прошло уже полгода, а он все не решался поговорить с ее мужем Владимиром. Препятствовало совсем малое: Митя не находил правильной формулировки. Фраза «мы с вашей женой любим друг друга» казалась помпезной. «Оставьте ее, она любит меня» – удручала надрывом. Этого, кроме как с разрыванием ворота на рубашке, ему было не произнести. Во-первых, у него не было подходящей рубашки, во-вторых, Владимир был человеком замкнутым, никого к себе близко не подпускал. Митя предвидел высоко вскинутую бровь, ухмылку на тонких губах и мысленно осекался. Объясниться не получалось еще и потому, что за неделю до Нового года Владимир куда-то уехал. Тут-то Митя принес и положил на стол тяжелый прямоугольный пакет.