Вечер потрясения
Шрифт:
– Это же русские, сэр!
Этот воздушный таран словно поставил точку в воздушном сражении, разыгравшемся на подступах к Санкт-Петербургу. Через минуту был сбит последний русский истребитель, и небо вновь оказалось открытым для ударных групп, подходивших со стороны Балтики, чтобы вновь обрушить на землю врага смертоносный груз. Трем новейшим "Рапторам" не суждено было вернуться на базу после этой схватки, длившейся всего лишь несколько минут но отнявшей у ее участников все силы. Всего три машины, пусть и баснословно дорогие и невероятно сложные – такова была цена за господство в воздухе, которое
Для тех, кто сидел в кабинах сошедшихся в яростных поединках истребителей, этот бой стал самым важным событием всей войны, но на земле, да и в далеких штабах, разыгравшейся в воздухе над береговой линией схватке почти не придали значения. Эта стычка, эта победа американских пилотов, да и вообще все действия американской авиации, с некоторых пор стали лишь вспомогательными действиями, обеспечивавшими едва успевшее начаться наземное наступление. И ему, этому паровому катку, мчавшемуся по русским просторам, не могла помешать ни дюжина "Сухих", ни вдесятеро большая воздушная армада, которой теперь попросту неоткуда было взяться здесь.
Третья механизированная дивизия продолжала свое неумолимое движение. Стальной клин все глубже врезался в тело жертвы, вытягивался все дальше и дальше на восток, рассекая территорию России. Батальоны наступали, не сбавляя темпа, не встречая даже намека на сопротивление. Еще не было израсходовано ни одного снаряда, ни один боец из тех, что укрывались под броней боевых машин, не был ранен, никто не получил даже царапины. Все происходило даже проще, чем на учениях, но заслуга в том была не пехотинцев и танкистов, а тех, кто расчищал им путь.
В те минуты, когда первый танк покатился по русской земле, самолеты из первой волны воздушного наступления, четыре десятка крылатых машин F-15E и F-111F, уже выполнили задачу. Успешно отбомбившись по целям, пилоты разворачивали истребители, спеша увести их из опасной зоны, но больше для того, чтобы освободить место для следующей волны, уже накатывавшей со стороны Финского залива, а потом еще одной, и еще и еще.
Град бомб, с каждой минутой, казалось, только усиливавшийся, уничтожал укрепления, аэродромы, склады, но главное – волю тех, кто попал под этот удар, лишая людей выдержки, вселяя в их сердца неконтролируемый страх, ужас, панику, которую невозможно было побороть. Перед танками, катившимися по балтийскому побережью, простиралась лишь выжженная пустыня, над которой витали обреченность и отчаяние.
Шестидесятитонные громады газотурбинных "Абрамсов" рвались к городу на Неве, сопровождаемые свитой стремительных бронемашин "Брэдли", грозно взрыкивавших дизелями "Камминз", работавшими на максимальных оборотах. Гусеничные ленты вгрызались в рыхлую землю, километры летели навстречу, и заветная цель становилась все ближе. Россия сотрясалась от многоголосого рыка, подобного торжествующему реву зверя, могучим ударом ломающего хребет обреченной добыче. Третья механизированная дивизия рвалась к Санкт-Петербургу, и ее победный клич отдавался в самых
Бируте Варне не знала о разворачивающейся на подступах к многострадальной северной столицей России – и над ней тоже – битвой, но министр иностранных дел Литвы тоже готовилась к сражению, пусть оружием в нем должны были стать лишь слова и параграфы международных конвенций.
До встречи, относительно которой каждый ее участник питал свои надежды, порой скрываемые ото всех без исключения, оставались еще краткие минуты, как раз столько времени, чтобы обсудить будущее и дать последние указания, основанные, разумеется, на желании только лучшего для всех, вот только благо каждый тоже понимал по-своему. И Антанас Буткус, тот, кто в конечном итоге, отвечал за судьбу целого, пусть и весьма малочисленного народа, старался не потратить предоставленное ему самим провидением время зря.
– Я надеюсь, вы будете сдержаны, – осторожно, но настойчиво произнес президент Буткус. Лидер страны видел волнение, видел гнев, который глава внешнеполитического ведомства уже не в силах была скрывать, измучившись ожиданием. – Американцы – наш стратегический союзник, самый надежный партнер, и мы не должны сейчас вступать с ними в конфликт.
– Наш союзник грубо нарушил наш суверенитет, которого мы так долго, с таким риском добивались для себя, – раздраженно ответила Бируте. – Союзник как минимум, должен проявлять уважение к своим партнерам. Да, мы слабы, но это не значит, что о нас можно вытирать ноги кому и кода угодно, господин президент.
Антанас Буткус хотел сказать еще что-то, но в этот миг в зале заседаний появились опаздывавшие гости. Юджин Уилкинс, глава дипломатического представительства США, вызванный в литовский МИД для консультации, явился не один. Следом за ним чеканя шаг, точно часовой на плацу, крепко сбитый мужчина в парадной форме американской армии с внешностью классического латиноамериканца. Этого человека Бируте знала, хотя прежде не имела чести общаться с ним, и сразу поняла, что военный атташе Соединенных Штатов, полковник Лоренцо, появился здесь не зря, тем более, как раз его никто не желал видеть сегодня.
Встреча – и это было оговорено заранее – проходила в узком кругу, без посторонних, без многочисленных помощников, референтов и всех прочих, кого порой на таких мероприятиях просто не замечают. По обе стороны от президента Литвы расположились лишь самые важные его соратники – глава дипломатического ведомства и министр обороны, которого происходящее касалось еще в большей мере, чем саму Варне. И оппоненты тоже явились с малочисленной, но мощной группой поддержки, воплотившейся в этом крепыше, затянутом в униформу.
– Господа, добрый день, – президент Буткус был само радушие. Он тепло поприветствовал гостей, улыбаясь и расточая комплименты. Варне только поморщилась, немедленно перехватив брошенный на нее искоса взгляд министра обороны Гринюса, на лицо которого словно набежала грозовая туча. – Прошу вас, господа, присаживайтесь. Полагаю, наша встреча не займет много времени.
– Время – самое ценное, что у нас есть сейчас, – невозмутимо произнес Уилкинс. – И потому, господин президент, прошу сразу к делу.