«Вечер, проведённый в доме Блэка» и другие «чёрные» новеллы

Будрис Альгис

Малькольм спросил себя, осмелился ли бы агент недвижимого имущества называть Ритчи «сторожем» в его присутствии.

— Входите, пожалуйста.

Так как затвор немного заело, полковник ударил по нему кулаком и поднял.

— Не бойтесь Макса и Морица… Они никого не обидят без соответствующей команды.

— О, я их совсем не боюсь, — уверила Виржиния.

— Вот это — напрасно, — заявил ей полковник. — Доберманы — собаки, с которыми нельзя обращаться фамильярно. Нужно несколько месяцев, прежде чем можно довериться им без страха.

— Вы их дрессировали сами, не так ли? — спросила Виржиния.

— Да, — подтвердил полковник,

удовлетворенно улыбаясь. — Когда я их приобрел, они были совсем крошками.

Когда он обращался к собакам, в его голосе появлялись повелительные нотки, которых не было слышно в разговоре. Команда: «в конуру», и собаки исчезли.

Гостиная полковника Ритчи была такой же чистой, как витрина выставки, с мебелью, немного вышедшей из моды, но в хорошем состоянии. Диван, покрытый ковром и украшенный лепкой, относился к тем вещам, которые Малькольм скорее ожидал бы увидеть в дамском салоне. Перпендикулярно одной из стен стояло кресло со спинкой, регулируемой таким образом, чтобы можно было расслабиться, наблюдая за улицей, или, легко повернув голову, дать отдохнуть глазам, взирая на отдаленные огни Нью-Йорка. Картины, написанные маслом, в тяжелых золоченых рамах изображали пейзажи, какие-то невероятно широкие пространства. Комната показалась Малькольму почти пустой, прежде чем он понял, что Ритчи нуждался в максимуме пространства чтобы передвигаться; ему не нужны были стулья для возможных посетителей.

— Садитесь, прошу вас, — сказал полковник. — Я сейчас схожу за чаем.

Когда он покинул комнату, Виржиния заметила вполголоса:

— Вот ведь кого не думала здесь встретить! И он мне кажется очень предупредительным.

— Очаровательным, — согласился Малькольм.

Вновь появился полковник, держа между большим и указательным пальцами каждой руки серебряный поднос, другие же пальцы обхватили ручки его английских палок из черной резины. Он принес на подносе чай и пирожные.

— Я приношу извинения за мой чайный сервиз, но это — единственный, который у меня есть.

Когда Ритчи поставил поднос, Малькольм увидел, что сервиз, о котором шла речь, был сделан из обыкновенного металла, как консервные банки. Когда он рассмотрел свою чашку ближе, он констатировал, что прежде чем ее покрыли эмалью, она была, действительно, сделана из консервной банки. То же самое было и с заварочным чайником: ручка, крышка, носик — буквально все.

— Черт возьми… Это вы сами сделали в лагере военнопленных, не так ли?

— Да, совершенно точно. В то время я очень гордился моей работой, и, как видите, сервиз еще может служить. При моем образе жизни нет необходимости заменять его другим. Трудно представить себе все то, что можно смастерить в лагере, и ту важность, которую придают потом этим вещам. Я могу вам только сказать, что я всегда получаю удовольствие, когда пью чай из этих чашек. Но мне не хотелось бы, чтобы вы обожгли пальцы.

— Ах, нужно всегда бояться обжечь себе пальцы! — возразила Виржиния, улыбаясь.

Малькольм был ошеломлен. Он не представлял себе, что Виржиния еще способна на такое кокетство. В глубине души она оставалась девушкой, ловящей взгляды на вернисажах, но тщательно скрывала это.

В ответ голубые глаза полковника Ритчи хитро блеснули, потом он повернулся к Малькольму:

— Какая приятная перспектива — провести лето в компании такой очаровательной женщины, как миссис Лоуренс.

— Да, — согласился Малькольм, все внимание которого было привлечено

к чашке, которая не только обжигала пальцы, но и имела очень острые края. — Во всяком случае, у меня никогда не было повода жаловаться на нее.

— Я заметила надпись, — живо сказала молодая женщина, показывая на аккуратно выгравированные буквы на подносе, и громко прочитала: «Полковнику инженерных войск Дэвиду Н. Ритчи от его товарищей по концентрационному лагерю для пленных офицеров XXXI в, в память об их освобождении 14 мая 1945 года. Без его руководства многие из них не смогли бы вручить ему этот залог дружеской признательности».

Когда она взглянула на полковника, глаза Виржинии блестели:

— Они все выражают вам большую любовь.

— Не все, — сказал Ритчи с тонкой улыбкой. — Я был во главе очень различной по составу группы. Там были молодые офицеры самого разного происхождения. Одни были недисциплинированными, другие — апатичными, третьи — отчаявшимися; некоторые полезными, другие — нет; моя работа заключалась в том, чтобы сделать из них единый и слаженный коллектив, назвать тех среди них, которые не должны были подвергаться никакому риску, и Тех, которые, на мой взгляд, были способны держать фрицев в напряжении, так как начиная с Дюнкерка до самых последних дней войны мы ни разу не ослабили наших усилий.

Полковник сделал гримасу, затем снова улыбнулся:

— Это блюдо мне было подарено теми, кто выжил, само собой разумеется. Они поручили одному из фрицев, который уже сотрудничал с нами, стащить поднос в посудном шкафу коменданта лагеря за несколько дней до этого, что дало им возможность сделать дарственную надпись. Но даже она дает понять, что не всем удалось избежать смерти.

— Значив, это произошло не так, как показано в фильме? — спросила Виржиния.

— Нет, и однако…

Ритчи пожал плечами, как будто вспоминая изменения, на которые он должен был тогда согласиться.

— В фильме необходимо увеличивать драматическую напряженность, чтобы удерживать внимание публики. Большое число эпизодов фильма имели место в действительности, но не в таких же условиях. Рождественский туннель, действительно, существовал. Я им пообещал, что по крайней мере один из них да окажется на Рождество у себя дома, если будет активно рыть туннель. Но это обещание нельзя было принимать всерьез, и они это хорошо знали. И я это сказал тогда ироничным тоном, а не с верой в голосе, как это сделал актер в фильме. Война тогда шла к концу. В этом случае нормальный и умный человек стал бы только ждать освобождения, не подвергая себя риску. И таково было чувство большинства из них. Многие из них начали рассуждать, как гражданские, и говорили лишь о своих семьях, и о том, что они будут делать после войны. Таким образом, говоря им с сарказмом о Рождественском туннеле, я им напоминал, каково было их настоящее положение. Тактика оказалась превосходной — я не дал им опуститься и стать бесполезными.

Отсутствующее выражение появилось на лице Ритчи:

— Были и такие, которые звали меня «Зануда», — прошептал он. — Это тоже можно увидеть в фильме, но они это произносят в тот момент, когда все смеются.

— Ваш долг состоял в том, чтобы использовать все средства и не дать им, как говорится, плыть по воле волн, — сказала Виржиния понимающим тоном.

Судорога искривила лицо полковника настолько сильно, что можно было подумать, что у него в чае оказался стрихнин. Но это длилось какую-то долю секунды.