«Вечер, проведённый в доме Блэка» и другие «чёрные» новеллы
Шрифт:
Жара становилась невыносимой, я вышел из машины, но вместо того, чтобы ходить по стоянке машин, я принял решение присоединиться к пансионерам и их посетителям. Выбрав почти пустую аллею, я направился без какой-либо видимой цели к зданию, которое соседствовало с двором, окруженным решеткой. Детская горка и «курятник», находившиеся там, навели меня на мысль, что речь идет о корпусе для детей. Я увидел Джефа, который выходил из него, в сопровождении медсестры, которая везла что-то вроде тележки, гигантского кресла, в котором скрючился «ребенок».
У меня
Быстро повернувшись, я стал удаляться с чувством, что я вторгся в зону несчастья моего друга. Я увидел гадкий мир, существование которого само по себе представляло угрозу моей жизни. Вид этого чудовищного ребенка со звериным взглядом создавал у меня впечатление того, что, случайно раскрыв постыдный секрет Джефа, я делил с ним теперь его тяжелую ношу.
И все же я сказал себе, что лучшую услугу, которую я мог бы ему оказать, — это скрыть от него, что я видел его сына, чтобы не вынуждать говорить его на болезненную для него тему.
Шефит вернулся к машине бледный, взволнованный и заявил, что хочет выпить. Мы остановились сначала в кафе с названием «По дороге в Голливуд», затем — в Шерри Лейн на Вайн-стрит, где две девицы предложили нам свои услуги, и, наконец, снова в Браун Дерби, где я оставил мою машину. Джеф поглощал алкоголь методично и безрадостно, рассказывая мне, торопясь, конфиденциально о книге, права на которую он уступил Варнеру Бросу за чрезвычайно высокую цену. «Бульварная литература, — уточнил он, — написанная одним из тех паразитов, которые понемногу вытесняют настоящих авторов».
— Скоро будут лишь компетентные паразиты и некомпетентные паразиты, — заявил он.
Уже в третий раз, вероятно, мы имели с ним подобный разговор, и Джеф нанизывал машинально фразы, опустив глаза к столу, на котором он тщательно ломал на мелкие кусочки маленькую красную палочку из пластмассы.
Когда мы вышли из ресторана, солнце уже садилось, и ночной холод окутывал город, построенный в пустыне. Еще горел слабый розовый свет на верху Бродвей Билдинг, за которым исчезло солнце. Джеф глубоко вздохнул и вдруг начал кашлять.
— Проклятый туман, — пробурчал он. — Проклятый город. Было бы невозможно выдвинуть хотя бы одну причину, объясняющую, почему я здесь живу.
Он направился к своей машине, немного покачиваясь.
— Может быть, ты вернешься вместе со мной? — предложил я. — А машину заберешь завтра.
Он порылся в отделении для перчаток, достал пачку сигарет, всунул одну из них в зубы и начал ею покачивать, не зажигая однако.
— Тед, мой друг Тед, сегодня
— Ты уверен? Я поеду с тобой, если ты хочешь.
Джеф с насмешливой физиономией направил в мою сторону свой указательный палец.
— Тед, ты — отличный парень, вызывающий уважение интеллигент. Я тебе советую возвращаться и заняться твоей супругой. Нет, серьезно, займись ею, Тед. Что касается меня, то я сейчас спокойно отупею в Шери Лейне.
Я уже удалялся, направляясь к своей машине, когда он мне бросил:
— Тед! Я хотел тебе сказать… В свое время моя жена была так. же мила, как и твоя…
Я не проехал и километра, когда последние отблески света исчезли на небе и ночь наступила так же внезапно, как опускается штора. Над неоновыми огнями бульвара Сансит появилась половинка чахлой луны, которая тотчас же была затянута густым туманом, спускавшимся в пустыню. Когда я достиг окраины Клей-Каньона, лобовое стекло машины было покрыто его капельками.
Поскольку в доме не было света, я подумал, что Эллен, возможно, уехала куда-то, но когда я обнаружил наш старый «плимут» в аллее, я почувствовал себя раздавленным ледяными тисками непонятного страха. Образы дня, казалось, появились внезапно из тумана и начали одолевать мой разум. Столь привычный вид машины моей жены, вид, сочетавшийся с темнотой и молчанием, вызвал во мне панический страх. Я бросился к двери, выставив вперед правое плечо, как если бы я должен был ее вышибить, она широко открылась под моим натиском, и я очутился в темном салоне, где только мое тяжелое дыхание нарушало тишину.
— Эллен! — крикнул я резким и жалобным голосом, который я едва узнал сам. — Эллен!
Голова кружилась у меня, я должен был вот-вот потерять равновесие. Вдобавок ко всем моим мучениям последних месяцев, темнота и молчание уже не находили места в галерее ужасов моего разума, готового трещать по всем швам. Я увидел то, что отказывался видеть: в детской комнате в глубине двухэтажной кровати лежали крысы, от сырости вздулись красные обои; испанский дворянин, повешенный за шею на засохшем дереве, ударял каблуками о стену с легким звуком «влюмп»; его элегантные одежды шуршали от ветра, в то время как он медленно крутился, увлекаемый невидимыми потоками воздуха, пронизанного пороком. И когда, вращаясь, он повернулся ко мне, я увидел его широко открытые глаза ящерицы, которые бросили в мою сторону взгляд ненависти и презрения.
«Это» было здесь, — должен был признаться я. «Это» — отвратительно, а я оставил жену одну с «Этим» в доме. Эллен была пронизана этой леденящей вечностью, где молчаливые тени обменивают их субстанции на сотни волнительных лет речи: одно слово, выдавленное из груди, объятой ужасом, крик, вздох или рычание, слова красноречия, заимствованные из жизни, чтобы утолить неутолимую жажду живой смерти.
Свет зажегся у меня над головой, и я оказался в коридоре напротив детской комнаты. Эллен шла по направлению ко мне, улыбаясь.