Вечерний день

Климман Михаил

Дома он принял душ, развесил на стульях и веревках мокрые вещи, надел теплый халат и войлочные тапочки. Налил себе коньяку, усмехнулся тому, что последнее время позволял себе подобное только в приятных ситуациях, да еще ежегодно поминая Наташу, и сел в свое кресло. Коричневая жидкость согрела, но и обожгла кожу на разбитой губе. Пришлось встать и найти «Спасатель» для заживления ран. И в тот момент, когда он собирался наложить неприятно пахнувшую мазь на губу, позвонила Анастасия.

Владимир Павлович ждал этого звонка весь день, и так не вовремя был он сейчас. Он глядел на нее сквозь глазок

и решал - открыть или притвориться, что его нет дома. А она стояла в рыжем свитере и мягких обтягивающих брюках и, как будто двери между ними не существовало, смотрела насмешливо прямо ему в глаза. На щеке ее остался след то ли от муки, то ли от сахарной пудры.

Открывайте, старый греховодник, - она склонила голову чуть набок и, казалось, сей­час еще покажет ему язык, - я же знаю, что вы дома, слышала ваши шаги на площадке и сейчас, когда вы к дверям подошли. А я такие замечательные пирожки с капустой испекла, даже вам можно на ночь.

Кто-то из умных людей, кажется, Станислав Ежи Ленц, сказал: «Дикий кабан» в устах женщины звучит все же лучше, чем просто «кабан». Так и сейчас из двух в общем-то непри­ятных слов соседка сложила фразу, даже симпатичную своей лихостью и каким-то несовре­менным привкусом. Как будто речь шла о вельможе екатерининских времен.

«Хотя какой я греховодник?» - подумал Платонов и открыл дверь.

На площадке было темновато, и в коридоре у себя свет Владимир Павлович не вклю­чил, поэтому Анастасия рассеченную губу сразу не заметила.

Немедленно идемте ко мне ужинать и пить чай, - скомандовала она, - я же знаю, что вы только что вернулись и наверняка голодный.

Сама пропадала невесть где целую неделю, - недовольно вполголоса пробурчал Пла­тонов и отправился в глубь квартиры, - а теперь явилась командовать.

Он вдруг почувствовал, что действительно проголодался.

Куда это вы направились, Владимир Павлович?
– догнал его веселый голос соседки.
– Это что у нас - «бунт на корабле»? Подавим быстро и жестоко - будете лишены добавки.

Да я хотел сыру с собой взять, - начал оправдываться Платонов, - я очень вкусный сыр обнаружил недавно.

Ладно, уговорили. Если понравится, получите половину того, что вам было предна­значено.

Не понял, а почему половину?
– голос Владимира Павловича глухо звучал из глубины квартиры, войти Анастасии внутрь он так и не предложил.
– Это дискриминация какая-то.

А за ворчание стариковское. Я вам в прошлый раз сказала, на кого похож старый брюзга. И не делайте вид, пожалуйста, что вы такой и есть, все равно не поверю, не старай­тесь.

Именно такой я и есть, - Платонов появился в коридоре, держа в руках не только сыр, но и бутылку коньяку. Одет он был уже в джемпер и джинсы.
– Кстати, а почему это вы назвали старческую любовь позорной?

А это не я, - беспечно сказала Анастасия, они уже шли к дверям ее квартиры, - Это Федор Иванович.

Какой еще Федор Иванович?
– ревниво спросил Платонов.

Тютчев Федор Иванович, великий русский поэт. Годы рождения и смерти назвать или сами помните?

Вот это она его умыла. Владимир Иванович стихи любил не особенно, но к Тютчеву относился почтительно. У него даже была редчайшая книга Федора Ивановича,

отдельно изданная «Урания» тысяча восемьсот двадцатого года, когда Тютчев был еще студентом. По слухам, тираж был пятьдесят экземпляров. Все это так, но стихотворения этого он не знал.

Квартира за то время, пока он здесь не был, приобрела жилой и даже уютный вид. Принимали его не на кухне, а в комнате. На столе стояло два прибора, свечка в затейливом подсвечнике. На одной из тарелок Платонов увидел дворянский герб с изысканным вензе­лем. Он взял ее в руки, чтобы внимательно рассмотреть, перевернул, глянул на марку.

– Это последняя осталась, - услышал он голос Анастасии, - мама из старинного дво­рянского рода, у них когда-то был целый фамильный сервиз, а теперь вот только одна тарелка осталась. Уроню как-нибудь, и все мое дворянство окончательно забудется.

Владимир Павлович задумчиво смотрел на нее.

«А ведь это выход, - подумал он.
– Как в ее семье из поколения в поколение передава­лись остатки сервиза, так и мой ларец жил в какой-то семье долгие годы. И скорей всего, семья эта была дворянской, а значит, можно попробовать раскопать что-нибудь из ее исто­рии».

Глава 13

А что у вас с лицом?
– испуганно спросила она, когда Платонов повернулся к ней.

Поскользнулся, ударился о холодильник.

Никто не помнит, наверное, где и когда родилась эта фраза, но почему-то стало тради­ционным говорить так, когда не хочется отвечать правду. По смыслу получается нечто вроде «Не ваше дело».

Но он не на ту напал:

А холодильник, получается, стоял посреди снежного поля?
– ехидно спросила Ана­стасия.

Владимир Павлович испуганно посмотрел на соседку.

Да не пугайтесь вы, - она улыбнулась, - и помните, что я - актриса. Нам Константин Сергеевич завещал быть максимально наблюдательными, а у вас мокрая одежда по всей квартире развешена. Предположить, что вы с горки на санях катались, я не осмелилась, а когда увидела царапину, поняла, что вы, ну, скажем, на улице поскользнулись и упали. И не надо мне врать, я все равно чувствую.

Так оно и было, - хрипло сказал Платонов.

Совсем забытое чувство сладкой опасности шевельнулось в его душе. С этой женщи­ной нельзя было расслабляться: она замечала все, умела делать выводы и знала, как дове­сти информацию до сознания слушателя. Она совершенно явно поняла, что с Владими­ром Павловичем что-то случилось, согласилась этого вопроса не касаться, если он этого не попросит, но четко обозначила свою готовность помочь.

Такой была Наташа когда-то, много лет назад, до того, как заболела, - умной, доброй и одновременно по-женски коварной и задиристой. Платонов вдруг почувствовал, что сей­час начнет рассказывать соседке все свои проблемы, но в последнюю секунду удержался. Ему не нужна была жилетка, он искал кого-то, кто мог бы соглашаться с ним или спорить, по-новому взглянуть на ставшие для него уже привычными факты и дать им непредвзятую оценку. Но с другой стороны, многолетняя привычка выживать одному лишила его возмож­ности делиться, с кем бы то ни было, своими проблемами. Не то чтобы он не доверял ей, просто он так привык, и все.