Вечерний день

Климман Михаил

Может быть, к такому поступку его подтолкнула не только брезгливость и жалость, которые он испытывал к девушке одновременно. Может быть, он просто стеснялся сво­его старого тела, складку под небольшим, но все-таки животиком, которую приходилось не забывать отдельно мыть по утрам в душе. Седых волос на ногах и груди, сморщенной кожи, не очень ловких пальцев.

Или его просто обуял страх, что он опозорится в постели, потому что не имел связи с женщиной уже очень долго и забыл, как это делается. У них с Наташей за много лет выра­ботались две позы, которые нравились обоим, но совсем не факт, что они устроили бы эту девушку. Или он разозлился на себя за то, что почему-то принимает

во внимание мнение уличной проститутки? Или просто ему вдруг стало стыдно, что на семейное ложе он приве­дет блудницу и осквернит память жены? Чем бы ни был вызван его отказ, Платонову хватило сил сохранить целомудрие, и он немного гордился тем, что устоял тогда перед искушением.

Он автоматически посмотрел в сторону входной двери, но звонок не звонил, и даже шума на площадке слышно не было. Владимир Павлович пролистнул несколько страниц и начал писать:

«Сегодня приходил Плющ, принес большую картину Занковского. Нормальный Зан- ковский - горы, всадники, красноватые тона. Но я его погнал, сказав, чтобы отдал владельцу без моих комментариев».

История эта началась вчера, но тогда он не стал ничего записывать, посчитав ее мел­кой и несущественной. Позвонил Виктор и сказал, что у него появился клиент на живопись, который где-то слышал про Платонова и хотел бы сотрудничества. Нельзя ли, дескать, при­вести его завтра к нему.

Зачем?
– не понял Владимир Павлович.

Для знакомства, - ответил Плющ.
– Мне кажется, что с него можно неплохо зара­ботать. Он настолько тебе доверяет, что говорит, будто готов покупать живопись под твою атрибуцию, и никакая «Третьяковка» и «Грабарь» ему не нужны. За каждое подтверждение или, наоборот, не подтверждение картины он готов платить по две с половиной тысячи дол­ларов.

Одинаково?
– удивился Платонов.

И в «Третьяковке», и в «Грабарях» просили за отрицательный ответ в пять раз меньше, чем за положительный. Владимир Павлович считал это бредом, стимуляцией фальшивых документов, ведь, получается, выгоднее подтвердить левую вещь, чем отмести ее, но музей­ные работники говорили, что заставить человека платить немалые деньги, чтобы сказать ему, что картина не стоит ни гроша, - нехорошо. Логика есть, но и платоновские соображения оставались в силе.

Одинаково, - подтвердил Виктор.
– Он говорит, что раз работа производится одина­ковая, то и деньги должны быть те же самые.

Умный какой. А не слишком сладко, как ты считаешь?
– усомнился Платонов.
– Где бывает бесплатный сыр, слышал, наверное?

Ну, как хочешь, Владимир Палыч, - обиделся Плющ. Он, похоже, человеку своему все уже пообещал.
– Мне кажется, ничего страшного тут быть не может.

А представь себе такую ситуацию, - задумчиво сказал Платонов, - приносит он мне, положим, Шишкина большого, которого не подтвердила «Третьяковка». А я, например, говорю - настоящий. Он платит мне эти самые две с половиной и покупает своих «Мишек в лесу» за полмиллиона долларов. А назавтра он встречает Сандарова, и Александр Влади­мирович ему говорит: «Копия своего времени». Ты ему веришь?

Александр Владимирович Сандаров был одним из экспертов «Третьяковки», мнения которого довольно часто расходились с мнениями коллег. Но по передвижникам он оставался главным специалистом.

Верю, - грустно сказал Плющ, он уже понял, что последует дальше.

А дальше приходит твой приятель и говорит: «Я под твое слово, Владимир Павло­вич, заплатил полмиллиона и купил фуфло. Изволь вернуть денежки, потому что Сандаров не подтверждает». И что мы будем делать тогда, мой юный друг? Сушить сухари или резер­вировать место на кладбище. Это зависит от того, что собой представляет

твой клиент, вот что.

С этим - скорее второе, - вздохнул Плющ.
– А нельзя, Палыч, предварительно с Сандаровым встретиться, показать ему картину, договориться?

Можно, - сказал Платонов, - только на свете есть еще «Русский музей», музеи во всех областных центрах, экспертный совет «Сотби» может что-то сказать.

Ну, «Сотби» поверит Сандарову, - попытался удержать ситуацию Плющ.

А если нет?
– возразил Владимир Павлович.
– Да и что мешает твоему клиенту просто сказать, что вчера его познакомили с двумя художниками, которые писали и старили этого Шишкина в прошлом году?

Зачем?
– не понял Виктор.

Чтобы получить с меня полмиллиона долларов. Он ведь картину вполне мог и не покупать, просто взять на время у приятеля. И она, что характерно, может быть сколько угодно настоящей.

Ну, ты и закрутил.

Короче, сговорились они на том, что никого Виктор к Платонову не ведет, пока они этого деятеля поближе не узнают. Если у него есть что Платонову сейчас показать, то пусть Плющ привезет картину. Владимир Павлович ни за что не отвечает, выскажет свое мнение, но и денег никаких не возьмет.

Пока не возьмешь, - уточнил Виктор.
– Я ему скажу, временно не берем, до тех пор пока не познакомимся поближе.

Пришлось согласиться, хотя Платонов ни на секунду не верил в перспективы этого сотрудничества.

Но все-таки сегодня Виктор приволок Занковского. Еще лет пятнадцать назад вряд ли кто-нибудь знал о существовании такого художника. Был он, сколько помнил Владимир Павлович, военным топографом, служил на Кавказе и Кавказ же всю жизнь писал, причем делал это весьма пристойно. Сегодня ситуация изменилась, рынок хорошенько выметен, первые имена стали стоить просто бессмысленных денег, и такая большая вещь теперь уже «известного художника» должна стоить несколько десятков тысяч долларов.

Но что-то Платонова насторожило сразу.

Виктор, - спросил он, - а кто он, этот твой клиент, где ты его взял?

А сам крутил картинку в руках, рассматривая заднюю сторону холста, пытаясь загля­нуть под раму. Казалось ему или он ее действительно где-то видел?

Он сам ко мне подошел, - ответил простодушный Плющ.
– Я Хохлу тройку нашу бронзовую привез, которая у Сладкого не прошла, как ты велел, а он мне показал немца какого-то зафуфленного со словами, что это Гине. Ты мне говорил, что с войны каждый солдат себе такую картину привез: горы, лес, озеро, мельница на переднем плане. Ну, а на этой подпись нарисована - Гине. Но я не поверил, вспомнил твои уроки, ты же говорил, что Гине хороший художник был, а тут такая мазня. А сзади, смотрю, наклеечка такая бумажная, как будто холст закрепили, чтобы не сыпался, но только бумажка - свежая. Я ее оторвал, а под ней надпись по-немецки.

А что же ты здесь наклейку не оторвал?
– спросил вдруг Палыч и рванул небольшой кусок холста, который уже раньше заметил на обороте картины.

А под ним оказалось именно то, чего он и боялся - остатки штампа. Можно было про­честь только «.ский.арственный музей» и четырехзначный инвентарный номер.

Глава 9

Платонов вышагивал на своих «журавлиных» ногах расстояние от метро до дома ста­рухи Лериной и уговаривал себя, что скверное настроение у него вовсе не оттого, что соседка по лестничной площадке опять не подавала никаких признаков жизни. Нет, она была на месте, жила в своей квартире, утром он, выходя, слышал женские шаги за ее дверью, но Анастасия не звонила и даже не встретилась ни разу с ним просто на площадке, что было совсем уж не трудно.