Вечная ночь
Шрифт:
— Я и раньше целовал девочек... — Лукас не договорил, увидев выражение моего лица. — Но никто из них не сравнится с тобой. Ничего общего!
Я опустила голову, чтобы скрыть смущенную улыбку.
— И ни разу не лишался из-за этого чувств, — продолжил Лукас. — Ни разу! Конечно, ты классно целуешься, но даже ты не могла бы довести меня до обморока, уж поверь.
— Ты не поэтому упал в обморок, — возразила я, делая вид, что ужасно хочу вернуться к чтению книжки по садоводству; на самом деле я выбрала ее только потому, что не могла побороть любопытство — что же за
— Это не объясняет, почему ты ничего не помнишь.
— Ты же знаешь, что меня часто охватывает тревога, так? Иногда я бываю сама не своя. Когда мы с тобой познакомились, я как раз была в таком очумелом состоянии и тоже не помню некоторых подробностей того своего знаменитого побега. Наверное, когда эта штука шарахнула тебя по голове, я как раз выключилась. В смысле — ты же мог погибнуть! — Во всяком случае, это вранье было близко к правде. — Ничего удивительного, что я перепугалась до смерти.
— Но у меня на голове нет шишки. Только ранка, будто я упал или что-то в этом роде.
— Мы приложили тебе лед. И вообще позаботились.
— Все равно чепуха какая-то, — сказал Лукас неуверенно.
— Не знаю, почему ты до сих пор об этом думаешь. — Теперь я снова чувствовала себя врушкой. Мне приходилось придерживаться этой истории, чтобы уберечь самого Лукаса, ведь если миссис Бетани поймет, что он о чем-то догадывается, она может... может... о, не знаю, что она может, но только подозреваю, что ничего хорошего. Но говорить Лукасу, что он зря сомневается, что все разумные вопросы, которые он задает о «Вечной ночи», и тот провал в памяти — просто глупость... это еще хуже. Все равно что заставлять его сомневаться в себе, а я этого не хотела. Теперь-то я знала, как это паршиво — сомневаться в себе. — Прошу тебя, Лукас, забудь уже об этом.
Лукас медленно кивнул:
— Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.
Когда он не затрагивал эту тему и переставал беспокоиться о событиях той ночи, мы проводили время просто чудесно. Почти идеально. Мы вместе занимались в библиотеке или в маминой классной комнате, иногда к нам присоединялись Вик или Ракель. Мы вместе съедали на улице свой ланч. Я грезила о Лукасе во время уроков и выходила из счастливого ступора только ради того, чтобы не вылететь из школы. Когда у нас был урок химии, мы шли в кабинет Айвербона и уходили из него бок о бок. Во все остальные дни Лукас находил меня сразу после уроков, словно думал обо мне даже больше, чем я о нем.
— Бьянка, это чистая правда, так что смирись, — прошептал Лукас как-то воскресным днем, когда я пригласила его в квартиру моих родителей. (Они тактично поздоровались с нами, и мы с ним тут же ушли в мою комнату.) Мы лежали на полу, не касаясь друг друга, хотя и рядом, и смотрели на репродукцию Климта. — Я совершенно не разбираюсь в живописи.
— А тебе и не нужно в ней разбираться. Просто смотри на нее и говори, что ты чувствуешь.
— Я не очень-то умею говорить о своих чувствах.
— Да, я заметила. Просто попытайся,
— Ну хорошо. — Он долго и мучительно размышлял, глядя вверх, на «Поцелуй». — Я думаю... я думаю, мне нравится, как он держит ее лицо в ладонях. Как будто она — то единственное в мире, что может сделать его счастливым. Что принадлежит ему на самом деле.
— Ты правда видишь это на картине? Лично мне герой кажется... сильным, что ли. — На мой взгляд, мужчина на картине в самом деле выглядел так, словно держал ситуацию под контролем; а впавшей в экстаз женщине это нравилось — по крайней мере в эту минуту.
Лукас посмотрел на меня. Я повернула голову так, что мы оказались с ним лицом к лицу. От его взгляда — напряженного, серьезного, полного желания — у меня перехватило дыхание. Он сказал только:
— Поверь, я знаю, что не ошибаюсь.
Мы поцеловались, и папа, конечно, выбрал именно эту секунду, чтобы позвать нас обедать. Родители вообще здорово умеют выбирать время. Почти весь обед они делали вид, что ничего не произошло, и ели так, будто получали от еды удовольствие.
Я проводила почти все время с Лукасом, а это значило, что на остальных друзей времени почти не оставалось, а жаль. Балтазар по-прежнему вел себя очень дружелюбно, всегда здоровался со мной в коридорах и кивал Лукасу, будто тот был его приятелем, а не человеком, чуть не избившим его в ночь Осеннего бала. Но взгляд его был печален, и я понимала, что обижаю Балтазара, не дав ему ни единого шанса.
Ракель тоже чувствовала себя одинокой. Хотя вечерами мы иногда приглашали ее позаниматься с нами, я больше не обедала с ней. Насколько я знала, она так ни с кем и не подружилась. У нас с Лукасом возникла идея свести ее с Виком, но эти двое никак не совпадали. Они с удовольствием проводили время с нами, но не более того.
Однажды я извинилась перед Ракель за то, что редко бываю с ней, но она отмахнулась.
— Ты влюблена, а значит, стала довольно скучной для тех, кто не влюблен. Ну, знаешь, для нормальных людей.
— Я не скучная! — возразила я. — Во всяком случае, не больше, чем раньше.
Вместо ответа Ракель сжала руки и подняла к потолку библиотеки затуманенный взгляд.
— А ты знаешь, что Лукас любит солнечный свет? Очень любит! А еще цветы и домашних кроликов! И еще я расскажу тебе все-все про очаровательные шнурки в очаровательных кроссовках Лукаса.
— Заткнись! — Я шлепнула ее по плечу, и она расхохоталась. Но я чувствовала, что мы странно отдалились друг от друга. — Мне не хочется, чтобы из-за меня ты оставалась одна.
— Я и не остаюсь. Все классно. — Ракель открыла учебник биологии, явно желая оставить эту тему.
— Кажется, ты нормально ладишь с Лукасом, — осторожно произнесла я.
Она пожала плечами, не отрываясь от учебника:
— Конечно. А что, не должна?
— Просто... ну, помнишь, мы с тобой кое-что обсуждали раньше? Так это все ерунда. Правда. — Ракель была уверена, что Лукас рано или поздно нападет на меня, и понятия не имела, что все совсем наоборот. — Мне бы хотелось, чтобы ты воспринимала его таким, какой он есть.