Вечная переменная

Сальникова Лина

Бессонница

Тишина, которую бережно ворожу, собираю пыльцой на пальцы, держу внутри, превращается в одночасье в дорожный шум, городской неуемный ритм.Город ярко горит – осень ест его до зари. Тишину мою кто-то опять превращает в звон. Ровно за полночь город часто похож на крик – шум и ярость его обступают со всех сторон.Тишину мою кто-то опять превращает в стук: сердца, старых дверей, механизма часов, шагов. Ровно к полночи я создаю себе немоту, ровно за полночь в ней обязательно есть другой.Я так долго сижу и усидчиво ворожу, потому что умею молчанием врачевать. Мир шумит: звук машин, в заоконье – упрямый жук, непростые слова и простые совсем слова.

Возвращенный себе

Открывая портал в настоящее, как сундук,разбирая уже устаревшее барахло,через

тернии я нахожу себя, как звезду,обретаю себя, чтобы снова гореть светло.Шорох писем бумажных, цепочки и серебро,рой оживших мгновений, десятки сменённых лун —в сундуке моем много добра, но мое добро,пережитое мной, превратится теперь в золу.Разбирая сундук, мне пора опустеть на треть,чтоб наполниться новым, когда я пройду портал.Превращенный в золу знает, как же светло гореть.Возвращенный себе знает, в чем его высота.

Марфинька

Марфинька,это чертовски несправедливо:вот я тебе навстречу сорвался ливнем.Лил, целовал, ласкал тебя и лелеял —тикало тихо время, меня жалея.Как я молчал тебе, лаял тебе печалью —кто меня, глупого, так тобой припечатал?Кто меня ласково плёл по твоим коленям,чтобы в пути в паутину попался пленник?Любишь ли ты меня? Именем правду выменял —стал черепком, очерствелым отбитком глиняным.Это ли ты,эта ли ты,не эта ли?Из паутины тянусь к тебе за ответами.Марфинька, несправедливо.Чертовски.Каторжно.Вырваться из телесного на бумажное.Стать тебе скрежетом, режущей слух фонетикой,фонетикой стать тебе, режущей слух, и скрежетом.Вырваться из телесного на бумажное.Это несправедливо.Чертовски.Каторжно.Марфинька…

*из писем Цинцинната*

Целебное

Целебное чувство безбрежности и тоски —кто носит на сердце многих, тот знает это.К воде приникают ветер и моряки, сколько бы футов ни выдержал этот киль, все равно маяки его встретят где-то.Как я люблю через север идти на юг, пьяной моряцкой нежностью борт качая. Как я люблю, когда горечь моя крепчает, сводит моих с ума или жмет в плечах им, когда их сердца обо мне уже не поют.Север всегда принимает холодный вид: давай, преступи, осади меня, словно крепость. Теплые встречи – такая большая редкость, но в каждой так много желания и любви.Как я умею раскинуться и пылать, как мне мелки любые преграды чьи-то, светлой, нагой, неминуемой и открытой, сердца раскаляющей медленно добела.Целебное чувство светло выносить печаль, льдом разбавляя истории, что покрепче. Память лечить одиночеством, время – вечным, свободу – умением честно по ним скучать.Упорство мое зажигало в них маяки, упорство их не сдавалось и ожидало.Север и юг любви. Обоюдность. Дао.Целебное чувство безбрежности и тоски.

Распахивая рубашку

Ловя руками скорбь,распахивая, как небо,голубые свои глаза, голубую свою рубашку,она похожа на птицу, и в сердце ее горел былюбой, кто хотел гореть, любой, кому было страшно.И скорбь ей дана легко —всего лишь на лбу две складки.Распахивая рубашку, распахивая ресницы,она остается светом. И в пепельной тонкой прядкеуложено много жизней, способных в ней поместиться.И кровь её – молоко,дорога под облаками.Распахивая рубашку, распахивая рубашку,она похожа на птицу, и между ее рукамизияет сплошное небо, в котором светло разбиться.

Цунами

Неизменная тяга наземная между нами.Так рождаются наваждения и цунами.С неизбежным созвучным становится слово «нежность».Ни огня,

ни земли и ни воздуха больше – междунами, это «нами» идет волнами,надрывает сердце, заходится от стенаний,оседает пеной часов, проведенных порознь.Нами, нами – и эхо воздух взрывает ором.Мы, бегущие по волнам, беглецами станем,изменив хоть однажды законам моряцкой стаи,дезертирами брызг соленых, шальной стихии —нам нельзя из такой любви выходить сухими.Неизменная тяга, могучая неизбежность,ни земли, ни огня и не воздуха больше – между.Так срывают последний вдох под крылом цунами.Сумасшедше глухими от нежности нами.Нами.

Громче

У нее – тонкий чувственный рот, в рукаве – рок-н-ролл. Пыльный город спускается вечером в низкий бас. Это лето – язычество, в жилах вскипает кровь, разномастными языками наполнен бар. Выбирай себе верные путь, города и пульс, чей-то хрупкий запястный звон на лету лови. Тонкий рот её сипло поет, что пропал ты – пусть, ведь любая из песен, конечно же, о любви. Вечер сед, словно в дыме сигарном идет ко дну, пальцы входят под струны, под сердце и до нутра.Это лето – вдыхать с тобой общую тишину, опускаясь на простынь в четыре часа утра.Терпкий голос поет – словно в чьем-то бокале лед, оплавляясь губами, ласкает стеклянный край. Это лето я угадаю с двух первых нот.Делай громче меня.Прикасайся ко мне.Играй.

Как будто ребенку

Так трогательно, как будто совсем ребенкуобъяснять, что нежность – простая основа мира.Любовь между нами всегда была слишком тонкой,но все-таки крепкой, чтоб ей выживать хватило.Как будто учить ходить: сделай шаг, не бойся,смотреть, как ты неуверенно тянешь пальцы.Любовь между нами всё время была, да бог с ней,когда чем-то большим способен в другом остаться.Как будто ребенка, учить тебя, как ребенка —за крепостью внешней всегда остается хрупкость.Слова не слышны, если страх в груди бьется громко.Но есть мои руки.

Первый закон земли

А совсем без тоски нельзя —это первый закон земли.По небесной воде скользят белокрылые корабли.Я была бы тебе сестрой, клятвой шепотом – горячо.Но крыло корабля остро, режет – синяя кровь течет.Нечет – чёт,нечет – чёт,и вотнебо вспорото на куски.Киль врезается в небосвод, плачут звездные моряки.От тоски ли, от счастья – всё ноет нежностью под ребром.Столько радости мне несет право быть тебе здесь сестрой,что оно посильнее клятв, мироточит теплом из пор.Птицей белою корабляприплывай в мой воздушный порт.

Отголосок

Он подходит к дому, мнется, звенит ключами,звук случаен и, кажется, слышен за три квартала,словно выпавшие из кармана звенят отчаяннопо брусчатке монеты; проулок гудит металлом,солнце падает узкой полоской, ложится косо.Звон ключей отдается в пальцах, дрожит и гаснет.Он стоит на улице, словно с немым вопросомна душе, и ответ на этот вопрос неясен.Все неловко и однобоко, нелепо, плоско,словно вскрылось его неприглядное всем, кто слышал.Он почти добегает к соседнему перекрестку,переводит дыхание, но тяжелее дышит.Словно что-то нелепое выдалось – слабость, жалость —и звенит, и звенит, и звенит, привлекая взгляды.И ни дома уже практически не осталось,и ни сердца, ни смысла, ни прочего звукоряда.Словно мелочь, случайно выпавшая на плоскость,по рубцам брусчатки танцующая опасно —теплый всполох любви или нежности отголосок…И звенит,и звенит,а потом в одночасье гаснет.