Вечная полночь
Шрифт:
Потребовалось одна или две недели, прежде чем из чужака, косящегося со стоянки, я поднялся до полноправного члена Клуба Наркотического Завтрака «Рассветный Крэк». Высоченный Джи, дело видите ли в том, устраивал аудиенцию из окна у стойки закусочной. Интересно узнать, задумался ли хоть раз этот распространитель, что значит его счастливая эмблема для самых задолбанных американских граждан. По правде говоря, я не встречал города, где бы хоть в одной забегаловке не нашлось бы уголка, где местные затариваются колбами геры или пушистыми комками крэка. Администрация могла бы, по крайней мере, выделить что-то наподобие Дисконтной Карты для Наркотов. Дурь, скажем, за полцены согреет сердце всякого, у кого еще не перестали кровоточить дорожки.
Каждое утро Джи вместе со своей постоянной
К тому времени мои две-три дозы в день подскочили до полдюжины и больше — крупица по сравнению с тем, что мне предстоит, но все же означавшая солидные и регулярные доллары для Джи и Элмо, его поставщика — Джи начинал отфутболивать прижимистую клиентуру, и в итоге я каждое утро пристраивался за столик к нему и его основному партнеру Клэрис. Клэрис была крупной бесформенной теткой, ее плоть так раздуло от диабета и метадона, что, казалось, она оплывает сверху вниз, словно порция кофейного мороженого с глазами. Она зачесывала волосы назад в тугой пучок на круглом черепе. Но черты ее лица скрывались в складках сала. Если она не говорила или не разражалась смехом, было сложно сказать, то ли это разумное существо, то ли пялившая на тебя зенки мясная глыба.
— Элмо скоро кранты. У него кости под кожей ходуном ходят, вот-вот до могилы доскачет, — прошептала она, когда мы впервые заговорили. Дело в том, что Элмо страдал от рака желудка в конечной стадии и получал лекарства в Управлении по делам ветеранов. Клэрис щебетала и широко распахивала глаза, как всегда, когда у нее были про кого-то новости. Я видел, как она скорчила гримаску после моего выхода наружу, перевалившись через стол сообщить какому-то другому клиенту про Белого Мальчика. Никакого желания знать, что эти люди болтали или думали про тебя. Хотелось поверить в то, что они твои друзья.
На домашнем фронте Сандра продолжала ежедневно ездить на работу в нашу новую Акуру, удерживая форт в Бедфорд-Фоллз. Меня еще не взяли в штат на телевидение. И ежедневно мне приходилось вскакивать и скакать со всей возможной страшной скоростью в закусочную. Я знал, что Элмо не появится раньше 7:15, но дома ожидание было невыносимым, и к тому же всегда присутствовал шанс, что он заявится пораньше. Ежедневно Джи и Клэрис приходилось принимать дозу в пять, потом мчаться в бар, стрескать горсть валиума, отполировать ее кофе, чтобы продержаться остаток дня. Иногда у Джи водились пурпуры, тридцатимиллиграммовые морфины, временно снимающие кумары, и применяемые обычно для слезания. Но мясистая Клэрис их по неизвестной причине не любила.
Прочие посетители и глазом не вели в сторону творившегося за нашим столиком. У Джи физиономия не из тех, на которые можно безопасно косо глядеть. На нем было больше чернил, чем на самом дьяволе: икры, шея и руки представляли собой практически каталог татуировок с эмблемами арийского братства: свастики, железные кресты, колючая проволока, голые призывные красотки верхом на эсэсовских молниях. За исключением не продравших глаза граждан, забежавших перехватить перед работой, большинство столов кишели дерганными клиентами, вроде меня, и их дилерами, изо всех сил ведущими переговоры о вопросе жизни и смерти.
По мере того, как недели перерастали в месяцы, моя привычка опять вошла в неконтролируемую стадию. Я приходил посидеть в «Макдоналдс» с Клэрис, Джи и кем-нибудь еще, кому случилось упасть на хвост, потому что только так я чувствовал себя спокойно. За нашим столиком вечно бурлила коммерческая деятельность. Разношерстные исколотые и отсидевшие чуваки с подругами с усталыми глазами подсаживались взять свое у Джи, который вечно рыскал насчет ксанакса или валиума. Немало агрессии я ощутил на себе в виде
Мне рассказали про семью Джи — его четверых детей, двое чистокровных кри [39] от первого мужа жены, погибшего во время драки в баре в Бэйкерсфилде, двое его собственных — его отработки во время условного освобождения в пекарне на перекрестке Девятой и Вермонта. И я услышал о жизни Клэрис, как в шестидесятые она пару раз притусовалась в «Мотауне»; халтуру в «парочке соул-ревю»; трех мужей; четырех дочерей; сына, застреленного полицией; и ее непрекращающемся сражении с диабетом, соцобеспечением, арестами и нашим общим другом Гасом.
39
Индейское племя, живущее в Канаде и северных районах Монтаны.
На определенном уровне, разумеется, нас разделяла астрономическая социальная пропасть. Она вращалась вокруг самого мерзкого слова в американской культуре: класс. Моя жизнь состояла из работы за 3,5 тысячи в неделю, мира экранизаций и вечеринок, шикарных ресторанов и амбиций белого человека. Некоего Лос-Анджелеса, столь же чуждого толпе, которую я встречал за наркотическим завтраком, сколь и реальность на уровне выживания Джи, Клэрис и прочих обитателей кафе рознилась от пристрастий Сандры и ее контингента. Очень многие из встреченных мной в Голливуде имели деньги до того, как туда попали. Папочкины деньги. Семейные деньги. Неважно. Им предстояли годы так называемой борьбы, пока они не попадали в те сферы, куда стремились попасть. Их представления о борьбе по сравнению с такими, как Джи и Клэрис, являлись абсолютно смехотворными, как прыщ по сравнению с проказой.
Слушать, как Джи рассказывает про кражу бумажника своего босса, срубив достаточно, чтобы сводить семейство в «Сиззлер», где обед с мясом стоит 6,95, и произвести впечатление на тещу — после того, как я прошлым вечером просадил 100 баксов за ужин в «Мортонсе» — меня как-то задевало. Снова повторяется Питтсбург. Белый воротничок дома, синий воротничок в школе. Мой папа в новостях, папы моих приятелей в сталелитейном. Жиденок среди христиан, отщепенец среди евреев.
По мере того как моя привычка резко прогрессировала, с меня по ночам волнами тек пот. Мы с Сандрой отправлялись на боковую рано. Она, потому что ей рано вставать на работу. Я, потому что не видел причин бодрствовать. Но когда бы я ни отходил ко сну, я просыпался промокший насквозь в луже пота. Где-то часа в два или три мне приходилось вставать и закрывать полотенцем озеро, произведенное моими порами, и ложиться снова. Еще через пару часов полотенце пропитывалось влагой, и я повторял операцию заново. Примерно в пять мне надоедало, я вставал и затем делал себе пробуждающий укол, если было чем, либо выжидал час, а потом наступало время мчаться в чистилище с гамбургерами.
Не в смысле, что я чем-то болел. Упаси боже! Я выпивал море воды, сидя на диете первостепенной важности из овощей и фруктов. Не говоря уж о моем строгом спортивном режиме. Днем вмазывал очередную горсть дилаудидов около пяти-шести часов, чтобы я мог выскочить из дома, взбежать на гору Коронадо, возле которой мы жили, и сгонять на водохранилище Серебряного озера. Там я бегал три с половиной мили вокруг озера, не один раз, а дважды, вводя себя в заблуждение, что, невзирая на опиаты, циркулирующие по моему организму благодаря охлаждающему пот ветру, мои конечности оживают от движения, невзирая на такое обилие излишней жидкости в кровеносной системе, что у меня ноги к концу каждого дня распухали из десятого размера до двенадцатого двойной Е, я не сдавался. Я был фактически героиновым Джеком Ладанном — пусть даже мне не приходилось спать в одежде с длинными рукавами.