Вечное таинство – смерть
Шрифт:
— Нравится? Как вы вообще относитесь к поэзии?
Я лишь пожал плечами:
— Никак. Я предпочитаю прозу.
Она негромко рассмеялась — черт возьми, готов поклясться, каждый ее жест и слово были заранее продуманы и работали целенаправленно на публику, то бишь на меня. Видели бы вы ее лицо, в то время как она смеялась: утонченное, изысканное, интересно бледное и…
И одновременно – хищное.
Таинство вечное — смерть…
Определенно, эти слова что-то мне напомнили.
— Значит, вы далеко не романтик. Ну что ж, каждому — свое. А я вот люблю поэзию и, было время, сама баловалась стихотворчеством. Строки, что я только что прочла, принадлежат мне. Вы удивлены?
Наверное, действительно на моем лице мелькнуло удивление — вот так вот: хищницы на досуге слагают сентиментальные вирши. Как говорил великий Пушкин, «ужасный век, ужасные сердца!».
— Ну, прошу вас, признайте, что мои строчки — гениальны! Меня бог не обидел, в юности я и сочиняла, и пела, и писала почти бессмертные полотна… Пока не поняла, что гораздо надежнее — найти обеспеченного мужа и переселиться в вечный и великолепный Париж…
Как хотите, но должен признать, что лишь в этот момент до меня дошел простой и очевидный факт: мы с дамой беседовали по-русски. Дело в том, что я с детства говорил на двух языках: отец и его окружение обращались ко мне на французском, мама и ее компания — на русском. Наверное, поэтому для меня не было особенной разницы, на каком языке говорить. Может, потому и теперь я слушал речь незнакомки, ни на минуту не задумываясь над простой и очевидной штукой: мы сидели в парижском кафе, дама впервые меня видела и тут же заговорила по-русски! Интересно, откуда она узнала, что я из России? На мне это написано, что ли?
Между тем дама, не замечая мои мрачно сведенные брови, продолжала наслаждаться своими поэтическими талантами.
— …абсолютно согласна с Пушкиным: осень — магическое время года. Поэтому у меня, как и у классика русской литературы, немало стихов именно про осень. Вот, послушайте…
Два глотка кофе – абсолютно черные глаза дамы при этом внимательно наблюдали за мной, – и она вновь продекламировала нарочито негромким голосом с интересной хрипотцой:
Вспоминая о прожитом лете
И о первых восторгах весны —
Как он падал, кружась, на рассвете
В зыбких сумерках близкой зимы!
«Ах, все было тепло и надежно
В пышной роскоши зелени крон:
Это близкое синее небо,
Ливней тех очистительный звон!
И веселые детские крики,
Запах теплой травы и цветов,
И кузнечиков ранние песни,
И ночной перестук каблучков…
Было все и светло, и прекрасно —
Это лето и эта весна.
Почему все хорошее — кратко?
Сказка-жизнь, почему ты — одна?..»
Так он думал, в усталом круженье
Опускаясь
Этот самый последний, осенний,
Потемневший и сморщенный лист.
Несколько секунд стояла почти звенящая тишина. Что я мог сказать? Мадам не лишена дара божьего. Но при чем тут я? Пусть организует литературные гостиные русской эмиграции, выпускает стихотворные сборнички…
Между тем она смотрела на меня с откровенным торжеством.
— Признайтесь, вам не хочется заплакать?
Я вздохнул и с усмешкой покачал головой, стараясь смотреть на поклонницу поэзии, что называется, без тени сентиментальности.
— Совершенно не хочется. Мне хочется спокойно допить свой кофе и отправиться дальше по делам.
Мадам ядовито улыбнулась, допила свой кофе, после чего неожиданно наклонилась ко мне, положив свою руку поверх моей:
— Пять штук.
Признаться, я не сразу понял, о чем речь, и взглянул на мадам, должно быть, по-детски удивленно, потому как она в очередной раз хрипловато рассмеялась.
— Не бойтесь, вы же не мальчик! Я предлагаю вам пять тысяч евро. Ведь это немало, согласитесь?
Это было уж слишком! Меня покупали, как какую-нибудь гулящую девку! Я едва не задохнулся от праведного гнева.
— Идите к черту, — я тоже слегка наклонился к мадам. — Советую вам заняться чем-нибудь общественно полезным и презентовать эту сумму на какой-нибудь сиротский приют. А теперь прошу оставить меня в покое.
Мадам внимательно наблюдала за мной с немного кривоватой улыбкой; по всему выходило, что она вовсе не собирается оставлять меня в покое. Облокотившись о стол, она сцепила холеные ручки и принялась медленно поглаживать свои пальчики с безупречным маникюром и множеством золотых колечек.
— Да, вы действительно чрезвычайно интересный молодой человек, — проговорила она неторопливо, все так же разглядывая меня чуть прищуренными черными глазами. — Я бы назвала вас вежливо-дерзким. Именно такие мне особенно по душе. Уверена, если я сейчас же вас не покину, вы сами встанете и пересядете за другой столик, а то и вовсе уйдете. Так и быть — свой кофе я допила, потому сама вас оставлю. Но при одном условии…
Тут ее правая рука нырнула в сумочку, которая лежала на соседнем стуле, и положила передо мной изящную визитку фисташкового цвета.
— Обещайте, что возьмете ее с собой — на всякий случай, — и тогда я сердечно с вами распрощаюсь. Идет?
Сами понимаете, мне пришлось кивнуть и покорно сунуть визитку в свой карман. Мадам удовлетворенно улыбнулась и поднялась. Пару секунд она сверху вниз смотрела на меня с загадочной улыбкой и вдруг наклонилась, отчетливо проговорив низким голосом:
— Семь штук…
Я нервно дернулся.
— Послушайте, я так похож на бедного русского? Я…
Она перебила, не дослушав: