Вечное возвращение. Книга 2: Рассказы
Шрифт:
– Не бойся, старик, не заморожу!
Бегунок прибегает взволнованный. Выхватил десятитысячную из кармана – хлоп на стол! Удивить хочет.
– Дед! Радуйся…
А как увидал дедовы капиталы на столе – язык высунул от удивления.
– Черт возьми, дед! Я, наверное, сплю…
Весело деду. Заложил руки в карманы, брюхо по-купечески выставил наперед, озорничает.
– С нами, брат, не шути!
– Где это вы столько?
– Тулуп заколол.
– А я подстрочник получил.
– Значит, живем?..
– Живем…
Льется
– Хорош!
Гостей бы созвать теперь, да вечеринку устроить, да милыми разговорами душу насытить. Давно не ел горячего Бегунок – обжигается. Пот выступил на лбу, разрумянился. А наевшись, голову на стул запрокинул, ногу на ногу положил, махорочку сладко потягивает. Буржуй! Дед – настоящий король. Наелся супу – капризничает: сахару требует к чаю. Кутить – так кутить! Что деньги? Мусор! Не было – пришли, не будет – опять придут. Аленке хочется молочка стаканчик. Увивается около деда, смородинками играет. Ну, как не купить?
– Поберечься бы, дед!
– После побережемся.
Ох, нужда, нужда! Дальше беги от этих людей – отчаянные! Особенно старичишка в опорках. На улицу не в чем выйти, а он философствует:
– Вещи – черви. Смолоду до могилы душу сосут. Самая лучшая завязь от них погибает. Ремесленником из-за них делается писатель, бакалейным торговцем. К черту богатство! Да здравствует писатель-бродяга!
Бегунок расцветает улыбкой. Пьет чай с молоком, сахаром во рту сластит. В кармане – кисет табаку. Вот вы всегда так. Пускай другие с миллионами путаются, душу бумажками обкладывают. Этого Бегунку не надо. Разве только брючишки переменить? Да нет, и без них обойдется пока. Главное – литература. Можно ли променять сладкую тоску писательскую на золото и серебро? Да будь они прокляты!
Деду тоже немного надо. Роман бы закончить скорее, скорби душевные вылить.
– Теперь обязательно закончим! – успокаивает Бегунок. – Я тоже задумал роман. Купим муки немного, пшена, масла. По вечерам будем лепешки печь.
– Разве выгодно?
– Еще бы! Дров меньше, хлопот меньше. Прихожу я в четыре часа, засучаю рукава. Раз! Лепешка. Раз! Еще одна. Вам лепешку, мне лепешку, Аленушке – две. Лепешки надоедят – за блины ухватимся для разнообразия. Много есть не будем. Заморим червячка – поработаем. Поработаем – опять заморим.
Дед улыбается.
– Остановись, паренек, очень уж хорошо выходит у тебя.
– Еще лучше выйдет, дед.
– Да что ты?
– Я теперь
Мечтают. Радуют друг друга хорошими разговорами, а в комнате у порога – товарищ с широким мандатом.
– Это комната номер четыре?
– Да.
– Очень приятно.
С нынешнего дня она принадлежит ему. Бегает дед по мандату непонимающими глазами, дружески говорит:
– Недоразумение, товарищ: я живу в этой комнате полтора года. Жену из нее схоронил…
И товарищ дружески говорит:
– Но у меня же мандат. Вы видите, у меня – мандат.
Дед на дыбы.
– Помилуйте, я – писатель! Я не могу оставаться без комнаты.
Товарищ улыбается.
– Что значит – писатель, когда я сам лицо уполномоченное? Идите в жилищный отдел.
Дед смотрит на Бегунка.
– Что делать?
Бегунок презрительно отворачивается.
– Сходим. Дорогу мы знаем.
А сердце колотит тревогу: быть беде!..
Сегодня переселение в землю Ханаанскую. Аленка укладывает кукол в сундучок, дед чеботарит. В одной руке – шило, в другой – иголка с белой ниткой. На коленях – старая резиновая калоша с оторванной подметкой. Над нуждой смеется старик.
– Аленушка, дай мне новые нитки.
– Папа, ведь у нас нет их!
– Разве все вышли?
– Давно.
– A-а, ну ладно… Я старыми починю… они думают – напугали меня. Я и в скворешнице проживу. Я, милые мои, не это видел… Опоздали немножко пугать-то. Все равно, солнышко не покинет нас. Натопит пожарче свою печку и скажет: «Грейтесь, ребята бездомные!» Фу ты, леший ее закусай! Опять ничего не выходит. Аленка, нет ли бечевки у нас?
– Зачем тебе?
– Как зачем? Не выходит у меня ничего. Резина рвется, нитки рвутся, а мастер я – вятский.
– Это какой, папа, вятский?
– Ну, очень хороший. Была одна дыра, стало четыре. Вот какой я мастер! Поищи, дочка, мы лучше бечевками свяжем ее…
– Папа, дай я кольну разок.
– Или умеешь?
– Я недавно платье чинила себе – хорошо вышло.
На лбу у Аленки русый хохолок. Стоит в фартуке, руки в боки. Черные смородинки налиты хозяйской заботой. Мать… Вылитая мать! Теплый свет в глазах, хорошая подкупающая улыбка. Волной нахлынули воспоминания, растревожили, растравили. Выронил дед резиновую калошу из рук, наливаются скорбью морщинки.
– Эх, Аленка, Аленка! За тебя сердце болит.
Приходит Бегунок. Лицо веселое.
– Скоро в Крым поедем, дедок?
– Сейчас поедем. Аленка, готова ты?
– Я давно готова, папа.
– Ну, я тоже готов. Милый друг, заверни-ка Шекспира. Помогай! А чернильницу положи в карман себе. За кроватью мы после придем. Эх, чугунок еще остался. Аленка, ложку-то подбери! Беда с этим имуществом.
Бегунок утешает:
– Вы, дедок, не тужите. Правда, комната у меня маленькая, тесно нам будет. Ну, зато вместе. Устроим коммуну писательскую…