Шрифт:
ВСТРЕЧА В СЕРЕДИНЕ ЖИЗНИ
— Я — миссис Да Танка, — сказала миссис Да Танка. — А вы мистер Майлсон?
Он кивнул, и они двинулись по платформе в поисках пустого купе, где бы они могли спокойно поговорить, а если разговор не сложится, что в их ситуации было весьма вероятно, просто посидеть в одиночестве. Каждый нес небольшой чемодан: миссис Да Танка — белой кожи или какого-то другого — под кожу — материала, мистер Майлсон — поношенный, черный. Оба молчали — они были незнакомы; в вокзальной суете, да еще когда заглядываешь в освещенные окна вагонов, — не до разговоров.
«Аренду на девяносто девять лет, —
Миссис Да Танка села напротив и достала журнал. А затем, словно что-то вспомнив, сказала:
— Можем поговорить. Или вы предпочитаете вести дело молча?
Изящный, дорогой твидовый костюм облегал ее полную, но вполне еще подтянутую фигуру. Седые, крашеные, гладко зачесанные на прямой пробор волосы отливали золотом. Воспитывайся миссис Да Танка в другой среде, она была бы женщиной веселой и смешливой, однако свою жизнерадостность она не любила и себя, как могла, сдерживала. В ее глазах часто вспыхивали веселые искорки, но, словно чувствуя это, она тут же подавляла смех резкостью тона.
— Не смущайтесь, — сказала миссис Да Танка. — Мы с вами уже не в том возрасте, чтобы в подобной ситуации испытывать стеснение. Вы со мной согласны?
Мистер Майлсон не знал, согласен он или нет. Не знал, какие чувства должен испытывать. Задумался — но ни к какому выводу не пришел. Да, он был взволнован, но чем было вызвано волнение, сказать не мог. А потому ответить на вопрос миссис Да Танка он не сумел и лишь улыбнулся в ответ.
Миссис Да Танка, которая когда-то была миссис Хорас Спайр и едва ли это время забудет, тоже погрузилась в воспоминания. И в этом была своя логика: то время подошло к концу точно так же, как подходило к концу это время. Превращение миссис Да Танка в миссис Спайр давало ей возможность отвлечься от преследовавших ее тревожных мыслей, взглянуть на них как бы со стороны.
«Раз ты этого так хочешь, — сказал ей Хорас, — ради Бога. Только кто возьмет на себя грязную работу, ты или я?» Таков был его ответ на ее просьбу о разводе. Впрочем, когда происходил этот разговор, грязная работа, как он выразился, уже была сделана, причем ими обоими.
«Я просто потрясен, — продолжал Хорас. — Я-то думал, мы с тобой так и будем жить-поживать. У тебя что-то серьезное?»
Ничего серьезного у нее не было, но и то, что было, явилось следствием несостоятельности ее замужней жизни, той пустоты, которая пришла на смену любви.
«Будет лучше, — сказала она ему тогда, — если у каждого из нас будет своя жизнь. Привычка жить вместе нам только мешает. Давай не упустим этот шанс — пока еще есть время».
Сейчас, в поезде, она вспомнила этот разговор во всех подробностях, особенно последние четыре слова. Тогда, восемь лет назад, «шансом» стал для нее Да Танка.
— Мой Бог, — произнесла она вслух, — каким же он оказался чванливым ублюдком!
У мистера Майлсона была с собой пара еженедельников, содержание которых
— Кто? — спросил мистер Майлсон.
— Господи! Да Танка, кто ж еще?!
Восемь лет широкой спины этого Да Танка, такой толстой, что казалось, она подбита изнутри ватой. Он ее частенько демонстрировал.
— Я вам про Да Танка потом еще расскажу, — сказала она. — Про него есть что рассказать, хотя сам по себе он мало интересен.
Что и говорить, иметь свой дом — это постоянная головная боль. То крыша потечет, то краска снаружи облупится, то вдруг сырость в каких-то неожиданных местах проступит. Комната в Суисс-Коттедже была куда лучше — зимой никаких проблем. Старый дом давно снесли — да и остальные дома по всей улице тоже. Теперь на их месте выросли многоэтажные здания: тысячи окон, крыш за облаками не видать. Садиков как не бывало, и Белоснежки и Семи гномов тоже. Исчезли и гирлянды из электрических лампочек, и причудливо вымощенные тропинки, и столики, скворечники и корытца с водой для птиц, и миниатюрные песчаные карьеры, и резная металлическая ограда, за которой пестрели цветами клумбы.
— Ничего не поделаешь, времена меняются, — изрекла миссис Да Танка, и тут только он вдруг осознал, что все это время обращался к ней, а вернее, адресовал ей свои мысли, — больше, впрочем, все равно было некому.
В свое время мать разбила сад с декоративными каменными горками. Чего там только не было: и сарсапарилья, и гвоздики, и розы. Ее брат, дядя Эдвард, бородатый, нелепый человек привез в своей машине камни с побережья. Отец не скрывал раздражения — такие затеи ему никогда не нравились, он считал, что вывозить камни с побережья неправильно, даже стыдно. За садом росла Голанова ягода: крупная, жесткая, несъедобная, к тому же всегда неспелая. Тем не менее никому — мистеру Майлсону, во всяком случае, — уничтожить кусты, на которых она росла, не хватало духу.
— Мы могли молчать по нескольку недель подряд, — говорила миссис Да Танка. — Жили в одном доме, ели одну и ту же еду, ездили на одной машине, а от него только и услышишь: «Пора бы им включить центральное отопление» или «Опять «дворники» не работают».
Мистер Майлсон не понимал, о ком она говорит, о мистере Да Танка или о мистере Спайре. Для него они были одним человеком — оба молчаливые, с какими-то неясными, словно расплывающимися в тумане лицами, они на пару ласкали эту женщину своими ухоженными руками.
«Он будет в костюме и в плаще, — предупредила ее подруга. — В чем-то сером и неприметном. Он ничем не выделяется, вот только шляпа у него огромная, черная, ужасно нелепая». Шляпа и в самом деле смотрелась странно, чем-то напоминала гигантскую грушу.
В назначенное время он ждал ее у табачного киоска, как договорились. Худой, лет пятидесяти, лицо вытянутое. В руке старомодная шляпа и два еженедельных журнала, которые отлично с этой шляпой сочетались, а вот с ним самим — гораздо хуже.