Вечные паруса
Шрифт:
– Не знаю... Пока это еще только намеки. Путаница. В глубине души еще гложет червячок - не может быть. И все-таки... Все-таки факты завязываются в один узел, и ничего с этим не поделать. Я недаром заговорил о цивилизации музыкантов. Конечно, это грубейшее приближение, но в нем что-то есть. Вначале я думал, что цветомузыка - одно из средств общения у дельфинов, а сейчас мне кажется, что все гораздо сложнее...
– Постойте, Иван Сергеевич, я читал вашу статью о звуковидении у дельфинов, но вот о цветомузыке слышу впервые.
– Что звуковидение? Я только
– А цветомузыка?
– Самая прямая связь. Звуку каждой частоты соответствует определенный цвет. Об этом давным-давно догадывались композиторы, в том числе и Скрябин... Так вот, глаза дельфина - аппарат, который способен не только воспринимать мир в объемных и цветных звуковых образах, но видеть нашу человеческую музыку. Видимо, дельфины мыслят цветомузыкальными образами, и в этом главная трудность нашего с нами взаимопонимания.
– Но как вы представляете себе такое мышление? Человек мыслит словом...
– Только ли? Художники мыслят цветом и объемом, музыканты сочетаниями звуков, а Скрябин...
– Давайте оставим Скрябина. Потому что он, в конце концов, как и все, в обыденной жизни мыслил словами.
– Может быть. Но если предположить, что у дельфинов является нормой вид мышления и общения, который у людей считается отклонением от нормы неважно в какую сторону, в психопатию или в гениальность, - то вполне естественно...
– Ничего естественного не вижу, Иван Сергеевич. Еще великий Павлов доказал...
– Против Павлова я ничего не имею. Тем более что у дельфинов есть некое подобие нашей второй сигнальной системы, даже что-то вроде азбуки из 30-40 звуков, но такой "речью" они пользуются довольно редко...
– Дорогой коллега...
– Вениамин Лазаревич, вам не кажется, что мы толчем воду в ступе? Я вам предлагаю посмотреть своими глазами и во всем самому убедиться, а вы меня терзаете пустыми разговорами и априорными опровержениями типа "этого нет, потому что этого не может быть". Не правда ли, странно?
– Нет, Иван Сергеевич, "наглядные доказательства" - еще не все. Карагодский неприязненно покосился на зеркальную ширму.
– Показать можно все, что угодно. Поразить воображение и так далее. Но я бы не стал приступать к экспериментам подобного рода без прочной теоретической базы. А вот здесь-то вы хромаете, дорогой мой, хромаете, - убежденно закончил академик и для большей вескости постучал ладонью о трость, хотя спроси его сейчас, в чем именно хромает
Пан, - он бы не смог сказать, он просто не мог принять этого фанатизма, этой школярской увлеченности, этой юношеской его убежденности. Внутри колыхалось что-то темное, неназванное, и это "что-то"
– Иван Сергеевич, скорее, Уисс...
Она заметила Карагодского в кресле, осеклась, смутилась и вопросительно посмотрела на Пана.
– Говорите, Ниночка, говорите. Что там у вас стряслось? Вениамин Лазаревич уже почти в курсе дела.
– Да, собственно, ничего особенного не случилось. Просто вас вызывает Уисс. Он очень торжественный и загадочный, передает в основном в синих и лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс просит остаться здесь на ночь.
– Почему на ночь?
– Не знаю. Он вызывает вас.
– Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.
Карагодский без особой охоты поднялся с уютного кресла, медленно оправил костюм, пригладил пышную эйнштейновскую шевелюру и водрузил на орлиный нос свои великолепные очки. Мир вокруг привычно затуманился, потерял свою резкую угловатость, и вместе с туманом вернулось чувство успокоенности и уверенности в здравой основе вещей.
– Иван Сергеевич, один последний вопрос: если это не такая уж большая тайна, то куда мы все-таки плывем?
– Это не тайна.
Пан, наконец, нашел свои бумаги.
– Это не тайна, Вениамин Лазаревич. Я просто не знаю. Нас ведет Уисс.
Пан снял с дверной ручки галстук и, небрежно сунув его в карман, открыл перед академиком дверь.
Нет, это был поистине корабль сумасшедших.
5. ЛЕНТА-СЕАНС
Центральная лаборатория, или, как величал ее Пан, "операторская", располагалась на полубаке. В хорошую погоду боковые стены и потолок убирали, и лаборатория превращалась в площадку, защищенную от встречного ветра и взлетающих из-под форштевня брызг только плавной дугой передней стенки.
Сейчас были убраны только боковины, а потолок, в толще которого по мельчайшим капиллярам пульсировала цветная жидкость, превратился в желто-зеленый светофильтр, придававший всему помещению странный и не совсем реальный оттенок.
Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького капитана "Дельфина", не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два пальца и лихо отрапортовал Пану:
– Шеф, все нормально. Координаты - 36 градусов 0 минут северной широты и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать швартовы у этого каменного зуба. Жду приказаний.
Первую неделю плавания - первого самостоятельного плавания после окончания мореходного училища - Гоша провел в неприступном одиночестве на капитанском мостике. Белоснежный нейлон его новенького кителя вспыхивал там с восходом солнца и гас на закате.
Однако гордое одиночество скоро приелось общительному капитану. Его немногочисленная команда - штурман, радист, механик и два матроса почему-то сама знала, что ей делать, штормы проходили стороной, приборы, словно издеваясь, начисто отметали даже возможность непредвиденной опасности.