Вечный человек
Шрифт:
«На лбу не написано кто ты такой»
— Ну, друг, Задонов, теперь давай руку! — каким-то особо приподнятым тоном однажды сказал Назимов.
— Да что мне, впервые здороваться с тобой? — не понял Николай.
— Таким-то образом, пожалуй, и впервые.
С этого дня Назимов шаг за шагом начал вводить Задонова в курс деятельности «Русского политического центра». Теперь Николай получал более ответственные задания.
Как-то в бане Черкасов, проходя мимо Назимова, шепнул, что по рекомендации центра должен познакомить его с двумя надежными людьми: один —
В двадцать пятый барак Назимов счел целесообразным послать Задонова, а сам направился в тридцатый. Так было сподручней.
Черкасов познакомил его с любопытным человеком, назвавшимся Николаем Кимовым. «Уже четвертый тезка, — отметил про себя Баки. — Русские особенно пристрастны к Иванам, Николаям да Петрам».
Кимов был среднего роста, одет в полосатое. Но даже в этой уродливой одежде он выглядел необыкновенно красивым. Все в нем — лицо, фигура, манера держаться — привлекало. Таких людей в Бухенвальде Баки больше не встречал.
При всей своей располагающей внешности новый знакомый держался настороженно и выжидательно. Назимов, в свою очередь, тоже внимательно приглядывался к нему. Их молчание да взаимное разглядывание так затянулось, что встреча могла окончиться безрезультатно. Назимов первым улыбнулся, пошел на откровенность.
— Что мы так недоверчиво рассматриваем друг друга? Ведь никто из нас не собирается залезть другому в карман. Давай закурим, — Баки протянул сигаретку.
— Спасибо.
— Огонек найдется?
— Поищем, — Кимов тоже улыбнулся, как-то молодецки щелкнул зажигалкой. — Я вижу, у вас есть намерение залезть поглубже чем в карман.
Для первого случая разговор на том и кончился. Да и в последующие встречи Назимов не переставал осторожничать — не шел дальше дружеских шуток. Он пока так и не высказал Кимову главного, Откровенно говоря, Назимову не совсем по нраву была внешность Кимова: слишком уж он щедро наделен природой. Такие красавцы бывают изнеженными, балованными, пасуют перед трудностями, тем более не выдерживают тяжелых испытаний, особенно когда остаются один на один с опасностью.
Неудивительно, что Назимов старался разузнать, насколько силен Кимов в военном деле, где и каким подразделением командовал, активно ли участвовал в боях. Оказалось, что Николай Кимов служил политруком в противотанковой батарее. Их часть стояла в Бресте. 21 июня парторганизация приняла его кандидатом в члены партии. В тот же день Кимов выехал со своей батареей на тактические учения… Окончилось это учение настоящим боем с гитлеровцами, перешедшими нашу границу. Батарея оказалась в окружении, пробиться обратно в крепость не было возможности. Присоединились к первой попавшейся боеспособной части и вырвались из вражеского кольца. Участвовали в ожесточенных сражениях под Бобруйском, Львовом, Щорсом, под Коробом и Конотопом. Здесь Кимов получил серьезное ранение и попал в плен.
Когда он очнулся, то увидел себя в вагоне, битком набитом пленными. Через Гомель и Минских везли в Германию. На одной из станций выгрузили из эшелона и загнали в лагерь «304 Н». Там вскоре началась страшная эпидемия сыпняка. Из тридцати трех тысяч лагерников в живых осталось
Больных, голодных, полураздетых людей пытались усиленно вербовать в гитлеровскую армию. Соблазняли шоколадом, вином, консервами, сигаретами. В лагерь зачастили белоэмигранты. Тоже подбивали на измену. Но только отдельные шкурники променяли родину на жратву.
Вместе с надежными товарищами Кимов повел контрагитацию против изменников. Гитлеровцы узнали об этом. Кимова и восемнадцать его товарищей изолировали от других военнопленных, потом отправили в Бухенвальд.
Но политрук Николай Кимов не успокоился и в Бухенвальде. Днем он отбывал повинность на заводе, а вечерами, когда все улягутся, в темноте, шепотом рассказывал советским людям об Александре Невском и битве на Чудском озере, вспоминал былины о Буслаеве и русских богатырях. Солдаты узнавали от Кимова и о Куликовской битве, и об освобождении Москвы от оккупантов народным ополчением Минина и Пожарского. Полтавская битва, походы Суворова, слава Бородино — обо всем этом Кимов знал в подробностях, умел живописно рассказать, так как до военной службы преподавал историю в средней школе.
Однажды лагерники принесли ему целый котелок вареной картошки.
— Это за твои рассказы, Николай. А ну-ка повтори еще раз, как Кутузов разгромил Наполеона. Послушать тебя — и на душе легче делается.
Но на этот раз Кимов принялся пересказывать «Одиссею» Гомера. Преимущество было в том, что о славных похождениях Одиссея и его товарищей можно говорить полным голосом, не навлекая на себя подозрений в патриотизме. Когда Кимов повел рассказ о том, как герой древней Эллады перехитрил кровожадных чудовищ Сциллу и Харибду, из темноты вдруг раздался чей-то голос:
— Ты, друг, рассказывать-то рассказывай, да не хитри лишнего. При чем тут древние греки? Такие штуки мог отмочить только русский человек.
Кимов радостно усмехнулся: «Понимают ребята!»
Однажды к Кимову подошел незнакомый лагерник. Он заметно хромал, на лице отчетливо выделялся шрам от ранения.
— Ты хорошо знаешь историю партии? — напрямик спросил он.
Кимов насторожился, на всякий случай ответил уклончиво: дескать, знаю, сколько положено знать любому грамотному человеку. Но вскоре он убедился, что Хромой — свой человек.
Хромой попросил Кимова изложить вкратце на бумаге те главы истории партии, где говорилось о победе Октябрьской революции и упрочении советской власти.
Опять Кимов насторожился: одно дело просто рассказывать, другое — писать на бумаге. Вещественное доказательство — наиболее опасно!
— Об этом никто не будет знать, — успокоил Хромой. — Карандаш и бумагу дадим.
На следующий же день Кимову вручили справку об освобождении от работы по состоянию здоровья. Сергей Шведов — так звали Хромого — принес ему карандаш и бумагу, а староста блока запер его на ключ в своей штубе. Кимов остался один и записывал краткое изложение октябрьских событий до тех пор, пока не онемела рука.