Вечный Грюнвальд
Шрифт:
Дал я ей еще один грош, немного у меня их уже осталось, она приняла с благодарностью и предложила, что прямо тут корешок выдоит, если бы я того желал. Я не желал, а потом, уже в комнате своей, жалел того, мрачно онанируя при воспоминании о ее словах. А еще она сказала, что я могу прийти в публичный дом, она же скажет махлеру, что то все была глупая свара, а со мной все в порядке.
И, прежде чем отправиться к Пелке, пошел я в дом развратный, и духна Катажинка не пожелала от меня серебра, и я ласково занимался с ней любовью, и она любила меня, словно были мы истинными любовниками, а не проститутка с клиентом. А может как раз потому, что не заплатил ей я, и были мы ненадолго настоящими любовниками, как из рыцарского романа,
Потом же отправился я его искать. Катаржина не знала, служит ли он при дворе короля Владислава, не знала даже, находится ли он вообще в Кракове. Так что я пробовал крутиться при дворе: возле конюшен, каретных сараев, разыскивал дворцовых прачек, поваренков, платил им из того остатка денег, что еще были у меня, и наконец нашел старую, сморщенную прачку, настолько старую, что она должна была помнить еще моего деда, Владислава, на краковском троне. Ее подбородок порос седыми волосами, образуя реденькую, отвратительную бороду. Я спросил ее, даже не рассчитывая на ответ; спросил, потому что у всех спрашивал:
— Бабушка, а вот скажите мне, не знаете ли вы Пелку, что панствовал при дворе короля Казимира, где-то в последние годы правления?
— А ты кто? — спросила она, — оплевывая сморщенные губы.
— Пашко есмь. Короля Казимира бастерт, — ответил я, хотя и не привык говорить о том всякому, кого встречал. Только что-то в блеклых голубых глазах заставляло поверить, что будет лучше сказать ей правду.
— Молодой ты слишком, — ответила та, не веря мне.
— Погробок я, потому и молод.
Она глядела на меня и молчала, вглядываясь в меня, а в самом конце сказала:
— Знавала я матушку твою. Как будто вчера это было.
А потом сказала мне, что Пелки при дворе нет, хотя еще при регентстве Эльжбеты Локетковны был. И еще рассказала мне, что он все так же проживает в Кракове, и даже сказала, где — у него был деревянный дом во Флоренции, которую часто уже называли Клепаржем [60] , неподалеку от рынка.
И я тут же отправился туда, и выделить это могу из себя, вот только не напрямую, вот не могу прямо вспомнить визит у него в истинном в-миру-пребывании, а только лишь через извечное умирание; так что отхожу от старухи, обхожу лужи, хотя на штиблетах у меня белые калоши, в руке тросточка, тут же сажусь на извозчика и приказываю ехать на Клепарж, на улицу Шляк.
60
Ныне площадь Матейко (в Кракове, ессно), на нее попадаешь сразу после выхода из Флорианских ворот и барбакана.
Пролетка скачет по мостовой, нас обгоняют немногочисленные автомобили и куча велосипедистов, приезжаем на Клепарж, плачу талер и двадцать грошей, выхожу возле не слишком богатого дома, с небольшим садиком; но рядом стоит гараж, а перед гаражом роскошная "испано-суиза h6b" бледно-зеленого цвета, вся истекающая хромом, знаю я эти "испаны", у меня манечка на пункте "испан", "бьюиков", "альф ромео", "бугатти" и "астон мартонов", всех автомобилей вообще, которые стоят столько, что я за всю свою тридцатилетнюю жизнь и сотой части от этого не заработал, даже на один хромированный бампер, и все же я ворую каталоги у продавцов и гляжу на те автомобили, в которых никогда даже и не сидел, размышляю: что будет лучше, купить "испану" с 6-литровым двигателем или, скорее, "бьюик", у которого двигатель слабее, но более современный, и линии у него более современные, аэродинамические, и я обдумываю это, а ведь я не могу себе позволить даже велосипед, потому что заложил его в ломбарде за тридцать талеров, за которые купил себе шелковый английский галстук, шотландские носки под короткие штаны в клетку argylle, и выкупил членство в клубе самого последнего разряда для
То есть, эту "испану" я знаю, в Кракове только лишь три такие, следовательно, эта должна была быть четвертая, потому что я знаю, кто ездит на остальных: на красной, в двести лошадей, ездит наследник трона в неофициальных ситуациях (ведь официальным автомобилем двора остается "роллс-ройс silver ghost"), то есть, ездил, потому что недавно раздолбался под Ойцовом, гоняясь со своим английским кузеном. Двумя черными "испанами", h6 и h6b, владеют, соответственно, дочка премьера, Марыся Раздзивилловна (и водит ее сама), и российский посол.
Выходит, здесь должен был проживать человек не простой. Подхожу к двери, нажимаю кнопку электрического звонка, и через мгновение мне открывает камердинер в жакете и в брюках из трико. Представляюсь: я Павел фон Дёнхофф спрашиваю господина Пелку, графа де Мехув-Меховского: камердинер меряет меня взглядом, понятное дело, в фамилию не верит, каждый второй галантный кавалер фальшивой пользуется, но оценивает меня по одежде, речи и осанке: и что с этим — костюм на мне очень порядочный, английский, из серой хорошей фланели, сорочка и галстук дорогие и хорошо подобранные; камердинер ведь не знает, что это единственный мой хороший костюм, который я держу как раз на подобного рода оказии, и он не знает о том, что я украл деньги, которыми за этот костюм заплатил.
Речь у меня хорошая, соответствующая образованному человеку: но камердинер не знает, что аттестата зрелости у меня нет, а только подделанное свидетельство из рижской гимназии, только ведь я ему об этом не скажу, держусь я просто — но ведь моя фамилия камердинеру ничего не говорит. Так что он решает, что не выгонит меня сразу на улицу, но спросит, а спросит вот что: а по какому вы делу к господину графу?
А я ему говорю, что господин граф хорошо знал мою мать, Клементину Марию в девичестве Тишлер, и прошу, чтобы он назвал эту фамилию. Слуга задумывается ненадолго, затем приглашает в дом, забирает пальто и шляпу, указывает на стул, и просит горничную подать мне чай. И ни словом не выдает, дома ли господин граф, занят ли он, и вообще, примет ли меня.
Так что сижу, ожидаю. Чай на серебряном подносе приносит мне светловолосая горничная. Я ей улыбаюсь — она не реагирует, как будто вообще не замечает. Жаль. Трахая обслугу, легко найти путь в господские покои, потому что после траха обслуга охотно выдает секреты, благодаря которым, к господам можно попать. И сила горничных, возможно, даже не меньше, чем у секретарей, только она иной натуры.
Отпиваю чай: крепкий, хорошо заваренный — и тут приходит камердинер и сообщает, что господин граф приглашает к себе в кабинет. Отставляю чашку и иду за камердинером.
Господин граф принимает меня в кабинете, исполняющем одновременно и роль библиотеки. Принимает он меня довольно тепло — встает из-за стола, стаскивает с носа пенсне, указывает на кресло, сам садится в кресле рядом, словно бы мы были ровней, словно между нами не было пропасти, большей, чем между мной и готтентотом, которого господин граф в тропическом шлеме хлопает по плечу на большой фотографии, висящей на стене рядом с головами антилопы эланд и африканского буйвола.
Господин граф предлагает мне сигару и коньяк, я соглашаюсь, и господин граф подает мне кедровую шкатулку, выбираю толстую "марию манчини", господин граф подает мне гильотинку, отрезаю красивый кружочек с шапочки, прикуриваю, смакую Реми Мартен, а господин граф, увидав, что я уже освоился, спрашивает: