Вечный колокол
Шрифт:
Волот не сразу вспомнил о том, что именно посадник посоветовал ему позвать Вернигору, и потом подумал вяло, что рука руку моет. Но очень быстро выбросил эту мысль из головы. И про Ивора подумал: а не хочет ли главный дознаватель избавиться от тысяцкого руками князя? Но Вернигора и тут не позволил ему долго сомневаться.
— Я? Убрать Ивора? Конечно хочу. Я хочу убрать его с тех пор, как после смерти Бориса он начал набивать свои сундуки княжьим серебром. Твоим серебром. Я трижды ловил его за руку, и трижды он уходил от суда, прикрываясь дружиной и твоим благоволением. Наша с ним война закончилась моим поражением, и я ушел.
— Почему же ты не поговорил со мной?
— Ты тогда смотрел тысяцкому в рот, тебе надо было полагаться на кого-то после потери
Однако в свой следующий приезд доктор Велезар слегка развеял восхищение Волота Вернигорой и посоветовал быть осторожней.
— Даже если не ставить под сомнение его честность, — сказал доктор, — чересчур уверенный в своей правоте человек далеко не всегда является правым. Пусть занимается своим делом, в этом полагайся на его слова. Но княжий суд — одно, а война и дума — не его стезя. Знаешь, я считаю себя человеком неглупым и честным, но не возьмусь давать тебе советы в том, в чем не разбираюсь в силу отсутствия сведений, например. Я с удовольствие делюсь с тобой жизненным опытом, и что касается болезней — можешь на меня положиться. Во всем же остальном я, может, и имею свою точку зрения, но никогда не стану навязывать ее тебе.
Волот не мог не согласиться с Велезаром: он князь, он должен быть осторожным, мудрым и предусмотрительным. Но почему-то сердце его говорило об обратном: Удача. Вернигора показал ему его Удачу. Княжение перестало давить на Волота, превратившись из непомерно тяжелого груза в опасную игру, в которой на кон поставлены судьбы всей страны. Но даже опасная игра — это игра. Он поверил в себя, в свою Удачу, поверил, что может выигрывать только потому, что Удача с самого рождения стояла у его колыбели, и сейчас дремлет где-то в изголовье его постели — надо только разбудить ее, взять за хвост и как следует встряхнуть!
И думным боярам совсем не понравилась произошедшая перемена: когда Волот объявил о своем решении на заседании думы, бояре роптали. Да, большинство ратовало за гневные письма московским и киевским князьям, за сбор ополчения по всей Новгородской земле с тем, чтобы бросить их на крымчан и раздавить их одним ударом. По самым скромным подсчетам, Новгородская земля могла выставить пятидесятитысячное войско, которое вмиг сомнет татар и надолго запрет их в Крыму.
Смеян Тушич предложил бросить на крымчан новгородские пушки и новгородское — боярское — серебро. Новгородское ополчение доберется до Тулы к весенней распутице, поэтому ополчение надо собирать в московской и киевской землях. Новгород же готов кормить войска, поставлять порох и ковать оружие. Да, разбить крымчан силами новгородского ополчения — это впечатляюще, это покажет князьям силу Новгорода. Но что если московиты сами справятся с врагом к тому времени, когда ополчение выйдет из Новгорода?
И Волот послушал Вернигору, хотя решение большинства бояр казалось ему более красивым, что ли? Он едва не смеялся, разглядывая их негодующие лица, слушая их выкрики и топот ног. Привыкшие к покорности малолетнего князя, они просто не верили, что он посмеет ослушаться большинства.
— Ты, княже, думаешь, что уже созрел для таких решений? — возмутился Чернота Свиблов с потемневшим от гнева лицом, — ты считаешь, дорос до того, чтоб идти против думы?
Волота не испугал и не смутил его выкрик: Удача придала ему уверенности, игра добавила горячности. Он поднялся, слушая, как Свиблову вторит дума.
— Созрел ли я до таких решений, спроси у веча, которое поставило меня на княжение. И пока я князь, я только слушаю ваших советов, но решения намерен принимать сам. И я принял решение: тряхните мошной, бояре.
— Не рано ли хвост против нас поднимаешь? — прошипел Сова Осмолов — опять они со Свибловым были единодушны, хоть и считались врагами, — не много ли на себя берешь?
— Я беру на себе столько, сколько доверил мне Новгород. Не согласны — собирайте вече, призывайте другого князя. Еще моложе. Я слышал, младший из Владимирских князей недавно перебрался с женской половины на мужскую [9] .
9
Традиционно на Руси мальчик около семи лет от женского воспитания переходил к мужскому, юные князья начинали жить с дружиной.
— Молодец, Волот Борисович! — крякнул посадник, — так их! Покажи им зубы! Яблочко-то от яблони недалеко упало!
Дума шумела долго, но Волот поднялся со своего места и не оглядываясь вышел вон: в спину ему летели их пустые угрозы и излияния бессильной злости.
Тем временем Вернигора в считанные дни собрал людей для княжьего суда, часть дел поделил с посадником, часть — наиболее важную — рассматривал независимо от него, а некоторые дела завел сам, только поставив посадника в известность. И среди этих дел Волот обнаружил и дела о поджогах на Торге в ночь перед вечем, и дела об убийствах татар, и о мародерстве, и о подстрекательстве к беспорядкам, и о клевете — лично против Совы Осмолова. Перебирая бумаги в ведомстве Вернигоры, князь неожиданно почувствовал силу — карающий меч правосудия, свой собственный меч. Справедливость закона, и самого себя — на страже этого закона. Ощущение это было новым, удивительным, вселяющим уверенность. И понятие ответственности вдруг повернулась к Волоту другой стороной: он увидел в себе защитника справедливости, защитника слабых и обиженных, и новгородцев под собой не теми, кто оказал ему доверие и выразил любовь, а чем-то вроде собственных детей под крылом силы и власти. Это вскружило ему голову не меньше, чем решение добиваться абсолютного владычества над Русью.
Вернигора немного охладил его пыл, рассказав, что стоит за открытыми им делами.
— Посмотри. Есть и поджигатели, есть и убийцы, но все они в один голос твердят о мороке. Конечно, виновный придумает в свое оправдание что угодно, лишь бы обелить себя. Но как-то подозрительно единодушны они в своих придумках. Да и свидетели подтверждают — не в себе были эти поджигатели и убийцы, словно пьяные, словно замороченные. И многие рассказывают о странных людях во главе пьяных ватаг. По описаниям, я насчитал не меньше десяти человек, но их может быть и больше. Даже имена называют, только не верю я в то, что это настоящие имена. Все сходятся в одном: это чужаки, но почему-то новгородцы поверили этим чужакам, почему-то их слушались. А главное — ни одного из чужаков после веча никто в Новгороде не видел. Говорил я с волхвами: никто из них не знает, что за силой обладают эти люди. Спрашивать о них надо у тех, кто повыше наших волхвов.
— Повыше? Кто же может быть выше наших волхвов? — жалко улыбнулся Волот.
— Боги, князь. Наши боги. Но любой волхв или шаман скажет тебе, что привлекать богов к делам людей — это гневить богов. Да и я противник таких поворотов: не гоже в суде опираться на призрачные гадания и туманные рассуждения шаманов. Они видят мир по-своему. И с богами говорят на другом языке, далеком от языка людей. Там свои законы, там своя Правда. Впрочем, если найдется шаман, который не побоится спросить богов о делах людских, я бы принял от него подсказку.
— Ты, наверное, говоришь об этом шамане? — Волот потряс в руках бумаги по обвинению Совы Осмолова в клевете.
— Я не вполне уверен в этом. Но попытаться стоит. Завтра в суде новгородских докладчиков разбирают его дело. К бабке не ходи, они признают его виновным и запросят немалую виру, как в пользу суда, так и в пользу истицы. Через два дня на княжьем суде мы признаем виновным Сову Осмолова, и вира, которую он заплатит суду и волхву, должна оказаться больше на треть, чтоб волхв покрыл ею долг перед судом докладчиков. Как ты считаешь, это справедливо, если Сова Осмолов заплатит истице и своим товарищам за начатое боярами дело? Для него это сумма небольшая… — Вернигора рассмеялся и потер руки, — впрочем, мы еще и оспорим решение боярского суда, чтоб им неповадно было заниматься произволом.