Вечный колокол
Шрифт:
— Хочешь, я слетаю наверх и сниму тебе звездочку с неба? — он улыбнулся, вспоминая о тереме и соболях.
— Нет. Если каждый начнет таскать звездочки с неба, что от них останется? — она засмеялась.
— Я маленькую… — шепнул Млад.
— Чудушко, не надо мне ничего, ты только перестань геройствовать. Хватит. Я и без этого знаю, какой ты на самом деле.
— Какой?
Она быстро поцеловала его в щеку и не стала отвечать.
Родомил ходил из угла в угол широкими, тяжелыми шагами
— Надо быть сумасшедшими! Я не верю, что весь город Псков сошел с ума! На что они надеются? Да их раздавят, как комара на ладони!
Добробой, раздувающий у печки самовар, слушал его раскрыв рот. Ширяй, сузив глаза, сидел за столом, подпирая рукой щеку, и следил за Родомилом любопытным, но подозрительным взглядом. Пифагорыч, заглянувший на чашку чая, одобрительно кивал: прихода Млада никто не заметил.
— Не иначе, кому-то из псковских бояр срочно потребовалось серебро! — гремел Родомил, — и завтра они перекроют дороги торговым обозам! Я не верю, что псковский посадник не видит дальше собственного носа!
Пифагорыч оглянулся на хлопок двери:
— А, Мстиславич… Мы тебя ждем. Ты где был-то?
Младу вовсе не хотелось говорить, что он был у Даны. Да и Родомила он встретить у себя дома не ожидал.
— А я к тебе, — словно оправдываясь, сказал тот, — поговорить надо.
Млад посмотрел на Пифагорыча и шаманят: не выгонять же их на двор?
— Пойдем, поговорим, — пожал плечами Млад, и Родомил тут же накинул полушубок на плечи.
— Я вчера говорил с волхвами, — без предисловий начал главный дознаватель, словно боялся, что Млад неправильно его поймет или не захочет слушать, — на перынском капище, и в детинце, на капище Хорса. Дальше пока не ездил.
— О чем? — не понял Млад.
— О силе об этой. О людях. Я подозреваю, в Пскове вече тоже неспроста отделяться решило.
— Псков просто выбрал удобное время, — ответил Млад, — они ведь знают, что Новгород примет их обратно в любую минуту. За зиму поднакопят денег, а потом назад запросятся. И ополчение не надо выставлять.
— Да нет… — кашлянул Родомил, — не в этом дело, ох, не в этом! Ты мне так и не сказал, что ты понял тогда, с Градятой… Мне очень нужно это знать прежде, чем ехать в Псков.
Они шли по тропе к лесу, быстро, словно куда-то торопились, на самом же деле — чтоб не мерзнуть.
Млад задумался: а не было ли все это совпадением? Возможно, вовсе и не силу Михаила Архангела использовал Градята, а просто нашел слабое место — шрам? Самое свежее воспоминание о поражении — меч? Млад ничего не смыслил в той борьбе, к которой неожиданно оказался способным. Он никогда не использовал свою силу для войны, он договаривался с богами, он призывал или прогонял дождь, чтоб рос хлеб или сохло сено.
— Я не знаю. Я могу ошибиться… — пробормотал он.
— Да что ты тянешь? — вдруг разозлился Родомил, — почему ты всегда неуверен?
— Потому что я отвечаю
— Я тоже отвечаю за свои слова, — фыркнул главный дознаватель, — но я не тяну кота за хвост.
Млад пожал плечами: он не считал нужным рубить с плеча. А с другой стороны, почему бы Родомилу не знать, что с ним было, и как по-разному это можно истолковать?
— Послезавтра — Карачун, — медленно сказал Млад, глядя на полупрозрачные облака и звезды между их обрывками.
— И что? — не понял Родомил.
— Нет, это я так. Ночь волшебная… Хочешь, я спрошу об этом богов?
— Хочу, — с мрачным вызовом ответил главный дознаватель, — ты же знаешь.
По тропе они добрались до леса и шагнули под его хмурые своды.
— Мне не надо лучших людей Новгорода. Достаточно тебя одного. Ты разделишь со мной ответственность, и поможешь, если я упаду вниз: не хочу опять валяться в костре, пока он не потухнет. И… не говори никому об этом. В суде ты моих слов все равно использовать не сможешь, тебе придется искать другие доказательства.
Теперь задумался Родомил.
— Послушай, — наконец, сказал он, — а это на самом деле так опасно?
— Я не знаю. Я никогда не делал того, на что не имею права. Падать вниз — всегда опасно, месяца не прошло, как я снова испытал это на себе… Но я не могу сказать, что будет, если я перешагну границу. Это… это внутренний запрет, понимаешь? Я просто знаю, что можно делать, а чего — нельзя. И дело не в том, что меня за это каким-то образом накажут, нет… Я не был бы шаманом, если бы вел себя правильно под страхом наказания. Ты можешь наступить ногой на кусок хлеба?
Родомил покачал головой.
— Вот это — то же самое. Только гораздо более важное. Тут смешано все: гордость человека перед богами, гордость богов перед людьми. Это как просить подаяния, когда сам можешь добыть себе пропитание. А если и не можешь… На это надо решиться, надо перешагнуть через гордость. И если тебя за это пнут, как собаку — значит, ты это заслужил. Когда я прошу дождя, я знаю, что сам не могу ухватить тучу и заставить пролиться над полем. Это — во власти богов, и я требую от них эту тучу и этот дождь. Но мне не придет в голову просить богов вырыть колодец и достать из него воды, когда я хочу напиться. Так же как ни один волхв не потребует победы войска в бою… Просить можно об Удаче, но не о победе.
— Может, богам нужна будет жертва?
— Я не знаю. Я даже не знаю, кто из них будет говорить со мной, и будет ли. Но, судя по всему, тебе ответит Перун, ты ведь громопоклонник? И… в общем, это его дело: ответить ударом на удар. Так что — кровь.
— Бычка? — спросил Родомил.
— Нет, так много не надо, мы ведь не подкупить его хотим, а выказать уважение. Я думаю, барашка. Курица — как-то мелковато, барашек — в самый раз. Послезавтра днем сходи на Перынское капище, не в лесу же ночью его резать…