Вечный порт с именем Юность. Трилогия
Шрифт:
Много значит, и кто из инспекторов тебя проверяет.
Наташа Луговая поднялась в воздух с Гладиковым. Девушка пилотировала неспокойно, тем более что при последней встрече, когда она нарушила «запретную зону», Гладиков накричал на нее и сделал просечку в талоне пилотского свидетельства.
– Набор энергичней!.. Крен на развороте непостоянный… держите, держите, Луговая! Ну, куда, куда вы затянули второй разворот?.. А высоту кто будет держать? Пушкин?.. Ну, дорогая, ваш полет по всем Параметрам даже на тройку не тянет! – ворчал Гладиков.
Мокрая от напряжения
– Я же не села еще, товарищ инспектор.
– Боюсь, что тогда, кроме плохой оценки, я ничего поставить и не смогу! – И Гладиков снова завел тягомотину: – Скорость… Обороты лишние уберите – мотор жалеть надо… Пора бы уже и запросить вам посадку… Чего тянете?
Наташа выполнила приказ, хотя с запросом можно было еще и подождать. Гладиков все время хватался за ручку управления и исправлял ее ошибки. Постоянный словесный нажим и дерганье ручки вконец вывели из себя девушку, и ей уже не верилось, что она сможет посадить вертолет. И действительно, неточно рассчитав и неуверенно зависнув около посадочного знака, она так «приложила» машину, что даже тюльпан несущего винта на мгновение опустился почти до земли.
– Приехали? – зло спросил Гладиков и, приставив палец к виску, покрутил его. – Винтом землю пощупать захотелось?
– Идите вы…
– Что-о? Назначаю вам дополнительную тренировку! Проверять буду сам! Вы очень грубы, Луговая!
– А вы зануда, каких и саамский бог не видывал! От вашего пришепетывания и у аса руки опустятся!
– Вон из кабины!
– Мне еще в зону лететь. Не вылезу!
– Техников позвать, чтобы вас вынесли?
– Ладно. Мучайте других!..
Инспектор Квадрат после нескольких полетов, ожидая дозаправки топливных баков вертолета, курил в сторонке. Подошла Лехнова, остановилась рядом. Подумала: «Он теперь вместо Ивана». И всплыл разговор с Воеводиным, когда тот перед отлетом в Монголию вот так же проверял ребят:
– Ну, как дела, Иван?
– Отлично летают ребята. За Богунца не перестаю беспокоиться. Слетал он как надо, но вижу – это другой Богунец, не тот, который летает без инспектора.
– Лих?
– Сегодня очень скромен. Мне даже скучно с ним стало. Не дыми на меня своей поганой «Примой»! – отмахнулась от пахучего облака Лехнова.
– Прости, Галя… Как ты-то?.. Значит, точка! Никакой надежды? К Комарову?
– Осуждаешь, что ли?
– Удивляюсь, почему тянете? Сможешь жить?
– А ты с женой?
– Я же сказал тебе… тогда!
– Ведь ты раньше знал, что на Кольский я за тобой перевелась? Чувствовал. И избегал. Теперь все перегорело. Не стал Иван Воеводин моим, но именно за это теперь я уважаю его намного больше. Вот так-то, Ваня, разлюбезный мой! У тебя чести переизбыток, а меня гордость состарила. Я неприступной королевой себя считала, высокого, чернобрового принца ждала. Потом тебя… Потом, глядь… на королеву-то уж никто глаз не кладет и всерьез за женщину не принимает! Принца своего сама же и убила. Да и был ли он среди вас, бродяг?
– Ожников хотел из меня свата сделать. Давно ты нравишься ему.
– Тоже, нашел принца!
– Ну, а Михаил
– К нему чувство особое. Наверное, больше материнское. Я видела его и в радости, и в горе. Хороший он, очень теплый человечище и… беспомощный. В несчастье беспомощный, в личном. А беды на него как дождь… Тебе сознаюсь: на счет материнского чувства вру я, Ваня. Стесняюсь возраста. Люблю я его! – И вздрогнула от собственного вранья. – Поздней любовью, но она, по-моему, и есть самая крепкая…
– Грустно мне, Галя. Будь мы с тобой посмелее, повыше предрассудков…
– Не надо! Стар ты для меня уже, Иван Иванович!
– Всегда считал – одногодки!
– Так было. Сейчас ты на тридцать пять лет меня старше. К твоим годикам приплюсовался возраст твоих детей…
Воеводин вздохнул, бросил окурок и тщательно затоптал.
– Верно, Галя. Радость моя только в них. Но ты не торопись, подумай. Я ведь скоро вернусь…
Вернувшись из проверочного полета в зону, Донсков медленно брел вдоль стоянки вертолетов. Думал. Вот уж кончается третий месяц его службы в «Спасательной», а он фактически ничего полезного для людей не сделал. Может быть, и сотворил что-то, но это «что-то» не подержишь на ладони, оно невидимо, неосязаемо. Вот лопасти, которые он поломал в лесу, – видная работа! Три месяца по тридцать процентов из собственного кармана на ремонт вертолета отдай и не греши! И строжайший выговор с предупреждением за аварию вертолета Руссова. А при чем он?
Размышляя, Донсков, сам того не замечая, искусственно разделял себя на пилота и замполита. До сих пор как бы два человека уживались в нем. За первого он не беспокоился, способности второго вызывали большие сомнения. Все, что он делал как политработник, казалось плевым.
Донсков обернулся на шум автомашины и увидел, как из кабины полуторки выпрыгнул Ожников. Движением руки попросил остановиться.
– Спешите, Владимир Максимович?
– Чем могу быть полезным? – сухо спросил Донсков.
– У меня, так сказать, кое-какие вопросы к вам накопились… Поезжай! – крикнул Ожников шоферу. – Сдашь груз, не забудь с пилотов расписку взять! Пошел!
– Чего отправляете?
– Шпильки траковые в район. Наши умельцы выточили по высокому классу точности.
– Ваше ли это дело, Ефим Григорьевич? Кадровик занимается железками?
– Я еще и председатель месткома!
– И все равно пусть заботится о технике инженер.
– Есть тут кое-какие, так сказать, нюансы.
– Конкретней?
– Нежелание некоторых заниматься шефскими делами.
– Инженер отказывается помогать колхозу?
– Зря не скажу. Не отказывается, но инициативы, однако, не проявляет. Понять его можно: крепко занят текучкой.
– Аргумент не очень свежий… В райисполкоме я слышал о вашей деятельности хорошее. Шефской работой занимаетесь действительно много и ни разу не попросили моей помощи. А ведь меня она должна касаться в первую очередь. Я не прав?
– У вас хватает других забот. Хотите взвалить на плечи и эту? Пожалуйста.