Вечный порт с именем Юность. Трилогия
Шрифт:
– Ты хоть раз говорил с ним? Как он из себя?
– Ай-я-яй, Степан! До сих пор не познакомился со своим политическим папой!
– То да се, а тут следователь замучил!
«Богунец и Галыга», – догадался Донсков. Речь шла явно о нем, и слушать дальше было неудобно. Он постучал кулаком в дюралевый бок вертолета.
– Что тебе следователь? Ефимка опять выгородит!
– Нет! Сейчас я не виноват. Ей-богу, готовил машину, как девицу под венец. Так как Донсков то? Его Владимир Максимович, кажется, звать?
– Ничего дядя! «Спасательной» подходит. Когда злится, глаза светлеют, сатанеют.
Донсков еще раз постучал в стенку вертолета, теперь уже разводным ключом. Разговаривавшие и на это не обратили никакого внимания, наверное потому, что на вертолетной стоянке сегодня, в технический день, работали все авиаспециалисты и различного шума хватало.
– Ты говоришь, сатанеет… По-человечьи он говорить может?
– По-человечьи-и! – передразнил Богунец. – Догадываюсь, Степа, что ты имеешь в виду. В зенки тебе наплевать – будет по-человечьи! К сожалению, он этого никогда не сделает. Я бы мог, да сам не бог!
– Много позволяешь, Богунец! Я старше тебя почти вдвое!
– Не обижайся. Пойдешь сам или мне помочь?
– Решил уже.
– Заявишься, доложи: мол, рассказал все Богунцу, думал, он тоже прохиндей, а он к вам, товарищ замполит, послал.
– При чем тут ты? Я сам хочу!
– А что, трудно про земляка хорошее слово молвить? Твое хотение на годы растянулось. Иди, Степан, милый, а то ведь понесу!
– Ладно, пошел искать замполита, Антоша. Найду и скажу: заслуженный фронтовик Степан Галыга дерьмом стал!
– К этой самокритике да еще бы кулак, Степа!
Сидеть в вертолете и слушать дальше Донсков не стал. Он вышел из грузовой кабины, взял чистую ветошь с технического столика и, обмакнув ее в бензин, налитый в ведро для мытья рук, принялся очищать масляное пятно с полы пиджака. Галыга, увидев его, повернулся и хотел исчезнуть, но Богунец ухватил техника за рукав.
– Здравствуйте, Владимир Максимович! Разрешите познакомить вас с авиатехником эскадрильи, который только что вернулся из города от следователя, где, как вы понимаете, не чаи распивал.
– Добрый день, товарищ Галыга! – подойдя к ним, протянул руку Донсков. – Невольно подслушал ваш разговор. Прошу извинить. Если желаете я к вашим услугам.
Галыга решительно пожал руку замполита и даже тряхнул ее дважды. Был он чисто выбрит, бледен. Новенькая аэрофлотская форма слегка топорщилась на его худощавой фигуре.
– Степан Федорович Галыга.
– Рад видеть вас, Степан Федорович, в здравии.
– Антоша, уйди!
– Есть! – Богунец приложил два пальца к синему берету, четко, даже картинно, повернулся через левое плечо и пошел к соседнему вертолету.
– Может быть, рассказывать ничего не надо? – спросил Донсков. – Я уже знаю, Степан Федорович, с обслуживанием вертолета все в порядке, и он упал не по вашей вине.
– Надо! Был заслуженным фронтовиком Галыга, когда-то был, но стал вор я и сволочь, хотя Руссова и не подвел.
– Беспощадно, Степан Федорович.
– Хочу выскрести душу и жить дальше. Только не мошенником, не пьяницей! Я еще и дурак! Та-акой
– Не волнуйтесь, Степан Федорович. Если вы уже решились на исповедь и роль попа отвели мне – не знаю, чем заслужил? – давайте факты.
– Есть факты и… нет их!
– Сказочно!
– Так получилось, что я не могу ничего доказать.
– И не нужно. Судьей быть не хочу. Просто расскажите. Или переживите в себе.
– Я должен говорить.
– Может, посидим в вертолете?
– Пройдёмте в городок… Начну про то, как я стал вором… Нет, сначала про то, почему стал пить. А в общем, заливаю, совесть заливаю, так легче.
– Слушаю, – заинтересованно сказал Донсков.
Путаясь в подробностях, Галыга рассказал, как он на руднике скатил под пригорок бочку, а потом тайно привез ее в Нме.
– Что было в бочках?
– Разве я не сказал? Спирт. Ректификат чистейший.
– Ну, и?..
– Вроде – факт! Долю спирта отлил, остальное отдал. По баночке, по скляночке высосал свою часть. Жена как-то пришла поговорить, удивилась, откуда у меня в доме столько зелья. Последнюю юбку, грит, продам, а иди и выплати ворованное… или мы с ребятами никогда не вернёмся. Я к одному человеку… за советом.
– К кому? – спросил Донсков, но Галыга на вопрос не ответил, продолжал говорить свое:
– Он грит – плюнь! Я говорю: душа ноет, покоя не дает! Он грит, тогда поезжай на рудник и заплати. Поехал я. Разыскал того кладовщика. Так и так, рассказываю. Кладовщик смеется: «Не помню такого случая, у меня все всегда в ажуре!» Да еще и бутылку предложил.
– Выпили?
– И не одну, Владимир Максимович… За то, что факт испарился, выпили.
– Вы говорили: «Часть спирта отлил, остальное отдал». Кому отдали?
– Разве я так говорил?
– Да, Степан Федорович.
Вздохнув, Галыга на ходу расстегнул воротник рубашки, будто он его душил, и решительно рубанул ладонью по воз духу:
– Все, как на духу, но без фамилий! Я во всем виноват, мне и казнь! Случилось это после смерти, пусть земля ему будет пухом, Воеводина-старшего. И я, и один тип в Мурмашах тогда остались. Промашка тогда получилась с Воеводиным-то, с братом Ивана Иваныча. Я соблюдал его вертолет. Сменным инженером велено мне было заменить болты на фланцах крепления вала. Потяжка у болтов-то была, а один на срез маленько пошел. Я другую работу не завершил, а эта, думал, подождет. Тут срочное санитарное подвернулось. Звонок сверху – не выполнить нельзя. А машина только моя. И время нет приказ инженера сполнить. Думал, летала столько, старушка, и тут пройдет. Прилепил галочку супротив замечания инженера, после полета, дескать, сделаю. Сфальшивил, Владимир Максимович, сфальшивил на жизнь свою!.. Оторвался вал в Воеводина-старшего… – опустив голову, Галыга шел медленно, на ватных ногах, отвернувшись от Донскова, чтобы тот не видел его лица, и замполит тоже умерил шаг, только желваки разыгрывались на его обветренных, чисто выскобленных бритвой скулах. – Я не поведал аварийной комиссии о промашке своей, – Галыга шмыгнул носом. – Листочка с замечанием инженера и моей птичкой, отметкой, значит, о выполнении, не оказалось в бумагах. Сухим я вышел. Инженер бушевал, доказывал, а я молчал. Не хотелось в клетку. Казнил себя и молчал.