Вечный юноша
Шрифт:
Все меня радовала и я, истощенный страшной болезнью, возвращался к молодой жизни: и наливающиеся соком, мясистые, неведомые мне на севере, лекарственные черешни, и нежная буйная сирень, и заливающая город сладостным ароматом, цветущая белая акация. Все для меня было ново. Волнующее очарование юга щедро наполняло все мое существо.
И вот, «в один прекрасный вечер» на пороге дома появился Борис. Он узнал о моем приезде от общих знакомых. Ну, естественно, мы бросились друг к другу в объятия. Я потащил Бориса в дом.
— Нет,
Я с радостью смотрел на друга. Борис возмужал, но остался таким же — плотно сложенным, чуть угловатым, со своим упрямо наклоненным волчьим лбом. Полным сил и здоровья.
— Что же ты делаешь?
— Учусь, в Политехническом институте. На третьем курсе. — И как-то скосив глаза в сторону: — Ты меня прости, я к тебе на минуту. Я не один.
— Так тащи сюда того, с кем ты!
Нет. Не надо. Я с женщиной.
Борис с женщиной!
Я даже растерялся немного — настолько это было для меня необычным: Борис с женщиной.
Я пришел к Борису и познакомился с его семьей. Мать — интересная, хорошо сохранившаяся женщина. Отец — с русой купеческой бородой, не особенно улыбчивый, видимо, всецело поглощенный своей деятельностью, деловой человек. И две очень красивые сестры. Надя, старшая, такая же крепкая, как Борис, бойкая, уверенная в себе, насмешливо-ироничная. Катя — младшая, девушка-подросток лет шестнадцати, более «деликатного» сложения, гибкая, стройная, с очень выразительный живыми глазами. Она мне сразу понравилась.
Обе развитые и обе не глупые.
Самым застенчивым в этом обществе оказался я. И Надя не без удовольствия и лукавства взяла меня под обстрел. Видимо, наслаждаясь моим внутренним замешательством. Мучительно застенчивый с детства, я за эти годы войны совершенно отвык от общества, да и никогда не любил его шумного веселья.
Надя сейчас же прилепила ко мне ярлыки «задумчивого мечтателя» и «поэта».
— Вам не хватает «кудрей до плеч»! — издевательски сказала она мне. И это была правда, так как после тифа голова моя была коротко острижена.
У меня, несомненно, был весьма глупый вид и я, видимо, производил впечатление «юноши не от мира сего».
После вечернего чая Борис буркнул:
— Брось этих индюшек! — и вызвался меня проводить.
Когда мы вышли на улицу, Борис сказал не без таинственности:
Зайдем в одно место, — и повел меня по незнакомым улицам; молча, не вдаваясь в объяснения.
Мы вошли в палисадник и поднялись по ступенькам крыльца к двери. Борис позвонил. Было поздно. В доме был потушен свет. Через некоторое время зажглось окно и по ступеням лестницы застучали каблуки. Борис сказал:
— Подожди минуту.
Я отошел к калитке. Борис вел вполголоса переговоры через закрытую дверь. Мне стало ясно, что мы пришли поздно, и потому явно
Борис стал было спускаться со ступенек, но, видимо, из-за двери ему что-то сказали и он окликнул меня. Я подошел. Сквозь узкую щель чуть приоткрытой двери протянулась худая и длинная обнаженная женская рука, с тонкими и длинными «музыкальными» пальцами. По-видимому, за дверью стояла женщина, вставшая с постели. Она накинула халат и сошла вниз. Женщина сказала одно слово: Юра. Но это было сказано так, как будто мы были знакомы с детства. Я взял руку и поцеловал ее. Дверь закрылась.
С тех пор прошло 42 года и, однако, я вижу эту почти немую сцену во всех ее мельчайших подробностях. И мне кажется, что я слышу всю сложную гамму теплого грудного голоса женщины, сказавшей: Юра.
Борис мне так ничего толком и не объяснил. Борис был скуп на слова, а я считал, что приставать к неразговорчивому человеку с расспросами — просто неприлично.
Борис только сказал:
— Ольга живет в доме у тетки. Старуха рано ложится спать. Мы немного опоздали. Пойдем в среду. Приходи ко мне к восьми часам, к чаю.
За чайным столом я застал старших Бурьяновых и Катю. Через открытые двери в глубине соседней комнаты я увидел письменный стол, освещенный настольной лампой. За столом сидели две барышни, а за их стульями стоял Борис. Светлые, коротко остриженные, легкие вьющиеся волосы. Очень тонкое и очень красивое лицо. Сидящая, она мне показалась высокой и тонкой.
— Здравствуйте, Юра, извините нас, мы сейчас кончим, — Борис вышел из комнаты, подошел ко мне, поздоровался и сказал:
— Видишь, мучаюсь с этими глупыми индюшками. Изволь-ка подготовить их к аттестату зрелости, — сказал он иронически, но добродушно.
Я знал, что Надя в этом году кончала гимназию. Видимо, подруга была ее одноклассницей.
— Господин профессор! — позвала Надя.
— Ну, что там? — грубовато-насмешливо отозвался Борис и пошел к девушкам.
Я занялся чаепитием и разговорами со старшими Бурьяновыми. Я не сказал бы, чтобы Бурьянова-мать очаровала меня. Я сразу заметил холодок, существовавший между ней и мужем. Бурьянов-отец вскоре встал из-за стола, извинился и ушел к себе в кабинет, сдержанный, озабоченный, деловой человек.
Времена были нелегкие и тревожные. Шла гражданская война. Никто не был уверен в завтрашнем дне.
Наконец подруги кончили заниматься и вышли в столовую.
— Знакомьтесь, — сказала Надя, — Оля Ивановская.
Передо мной стояла действительно высокая и тонкая девушка. Черты лица у нее были отточены. Большие прекрасные серые глаза смотрели внимательно и очень дружелюбно. В них не было ни тени смущения. Я обратил внимание на тонкие подвижные ноздри, на правильном, чуть заостренном носу. Рот мне показался немного большим, но губы были очерчены очень красиво.