Вечный юноша
Шрифт:
Все предано, все изменено и перевернуто в ходе войны, и вижу только ненависть, ненависть и ненависть, дикую бесчеловечную и всепоглощающую.
Во что ты хочешь, чтобы я верил? Может быть, я из-за деревьев не вижу леса? — Не думаю. Повторяю, я знаю, где Неправда, но не знаю, где Правда.
Их идеалы мне непонятны, мне кажется, они предают самое дорогое, впитанное мною с молоком матери, выстроенное воспитанием, усвоенном на примере отцов, дедов, продают: любовь, верность родине, служение своему народу. Отбрасывают все это во имя мировой революции.
Но у меня нет ненависти к ним, я исчерпал всю свою ненависть к этим «своим», я ничего не вижу в них кроме мерзкой черной реакции. И я ненавижу эту черную сволочь, русскую Вандею.
Ты помнишь, мы ненавидели этих людей с тобой вместе в Корпусе. Помнишь, как пели в классе после февральских дней:
Смело, товарищи, в ногу, Духом окрепнем в борьбе. В царство свободы дорогу Грудью проложим себе.Теперь все опошлено. Их ненависть к февральской революции — так же беспощадна, как и к большевикам.
Они твердят о России, но о какой России?
А большинство вообще ни о какой России не думает, им достаточно одной ненависти.
Все хлюпнулось в грязь.
Я не говорю уж о лошадиной глупости корнетов — «ея» и «его».
Я видел, как шомполами пороли крестьян, я видел горящие деревни, испуганный ревущий скот, брошенный в стойлах, карательные отряды, возглавляемые помещиками, и просто скопище кретинов и мерзавцев, озверелых убийц и вешателей.
Я слишком много видел, Борис.
Видел я и трупы, изуродованные красными, с вырезанными на плечах погонами. С гвоздями, забитыми на местах звездочек, с отрезанными половыми органами, груды расстрелянных.
Зуб за зуб, око за око.
Война на уничтожение, с истреблением пленных. Ужасный, беспощадный оскал гражданской войны. Резня фанатиков.
Я чувствую, что еще очень мало знаю, у меня весьма смутные представления об истории, мне очень трудно разобраться в событиях, осмыслить их и мне приходится жить эмоциями, а жизнь со школьной скамьи бросила меня в самую гущу этих событий и показала мне очень страшные вещи.
И вместе с тем, у меня нет ненависти к врагу, не думай, что я какой-то христосик, но когда я вижу пленных, которых гонят в одном белье под холодным осенним дождем, когда с дикой жестокостью добиваются, кто среди них комиссар и коммунисты, чтобы расстрелять или повесить их первыми — стыд за человека, ставшего зверем, и возмущение сжигают меня, гнев и сочувствие и жалость к побежденным, и такая душевная подавленность, такой, гнет охватывают меня, а выхода я не вижу.
У меня очень смутное представление об их идеалах, но ясное сознание, что ров, вырытый историей между нами,
Для них я «барчук», чужой, враг по своему классовому происхождению, меня пугает в равной мере и их беспощадная жестокость, и их ненависть. Ожесточение гражданской войны ставит под сомнение все человеческое.
А во всем остальном я остался, пожалуй, прежним. И все тем же одержим — бегством от людей в Природу. Хочется уйти в лес, на берег синего озера, в тайгу. Бродить по этому зеленому царству. К войне у меня отвращение. Не думай. Я не трус. В честном открытом бою друзья находят, что я веду себя достойно.
И знаешь, что меня утешает?
Мир, вечно юный и вечно прекрасный, постоянное соприкосновение с природой.
Не кровь и ненависть, а эти звезды, Покуда утешительная тишь, Солдатской песни грусть. Полынный воздух Ночных степей. Вкруг озера камыш.Как хочется побродить по родным просторам с ружьем, только направленным не против человека.
Помнишь, как я мечтал спуститься на лодке по Чусовой, Белой, Каме, Волге до астраханских плавней.
На дне переметной сумы вожу изумительные стихи Гумилева.
Может быть, я и есть
«Тот безумный охотник. Что, взойдя на нагую скалу, В диком счастье, в тоске безотчетной Прямо в солнце пускает стрелу».— Эх, — обычным своим издевательским тоном сказал форме, — доморощенный Руссо, тебе, я вижу, по-прежнему хочется встать на четвереньки и убежать в лес! Этим всерьез нельзя жить! Чушь! Глупая романтика! Эх, ты, «толстый нос»! — Это было любимое, еще школьное, выражение Бориса, когда он хотел сказать, что я порю глупость.
— Ну, не сердись! Вот нам с тобой по 19 лет, а до чего трудно просматривается впереди эта самая жизнь.
В это время мы вышли на мою улицу и вскоре подошли к моей калитке.
— Эх, Юра, в грубые времена мы с тобой живем, а может быть, в великие? Или ни черта мы с тобой еще не понимаем?
А я рад, что мы с тобой встретились, — и Борис обнял меня.
***
Молодые Бурьяновы пригласили меня покататься на лодке по Кубани.
Борис с Ольгой. Надя с Гришей — великовозрастным гимназистом выпускного класса.
Гриша был красивый еврей, сын аптекаря. Самоуверенный, развитый юноша.
— Кончу учиться, — сказала Надя, — выйду за него замуж.
Я как-то спросил о нем Бориса.
— Да, кажется, жених! Надя у нас человек практичный, будет женой аптекаря.
Катя, покапризничала, но решила поехать тоже.
Взяли две лодки.
— Вы с кем? — спросила Катя.
— Поедет с нами! — сказал Борис.
— А Катя?
— Пускай садится тоже.
Надя села за весла:
— Люблю грести!