Вечный Жид
Шрифт:
Ни сами информации, ни их тональность ни малейшим образом не намекнули даже о том, что жизнь главы парламента висела сегодня на волоске, о тех силах, которые предприняли поистине н е ч е л о в е ч е с к и е усилия для того, чтобы волосок этот перерезать и ввергнуть Россию в беспредел п р а в о в о г о террора.
Кругом была тишь и гладь, да Божья благодать.
Разочарованный Станислав Гагарин, хотя писатель и полагал заранее, что об операции «Most» и тех, кто сорвал ее, так называемая общественность узнает только из его романа, сочинитель поднялся из кресла, в котором сидел
Только записать ему не удалось ни слова. Едва сочинитель раскрыл толстенную тетрадь и собрался изобразить дату, в сознание проникли слова Агасфера:
— Спуститесь к озеру, Папа Стив. Надо проститься…
Тихая грусть пришла вдруг к нашему герою. Станислав Гагарин нехотя поднялся из-за стола. Не потому, что не хотел увидеть Агасфера, в котором, казалось, обрел истинного друга, хорошо понимая при этом, что смертному дружить с богами невозможно.
Мучительным и тоскливым было осмысление того н е и з б е ж н о г о, оно стояло за призывом Агасфера, который ждал на берегу и, звал на последнюю встречу, чтобы уйти из жизни Станислава Гагарина навсегда.
«Навсегда ли?» — с надеждой подумал сочинитель, неторопливо одеваясь в прихожей.
Когда он вошел в холл и взял с книжной полки электрический фонарик, Вера Васильевна спросила:
— Далеко ли собрался?
— К Татьяне загляну, к Павловой. Надо документы некие подписать, письма для читателей составить. Заодно и прогуляюсь.
Татьяна Павлова, помощница председателя, доверенное, понимаешь, лицо, жила на улице Солнечной, в получасе ходьбы по Власихе.
— К Юсовым не зайдешь? — спросила супруга.
С недавних пор их дочь и зять с внуками тоже обретались на Солнечной.
— Не знаю, — односложно ответил писатель и повернул ключ в двери.
Ни к Тане Павловой, ни к Елене с Николаем Станислав Гагарин, разумеется, идти не собирался.
Он обогнул двенадцатый дом на улице Заозерной и спустился на лед озера.
Ночь была звездной.
Прямо перед ним сиял любимый сочинителем Орион.
Станислав Гагарин всегда искал на небе это созвездие. Он хорошо знал его альфу Бетельгейзе и бэтту Ригел — звезды первой и второй величины, симпатичный поясок Ориона, еще называли поясок Три царя, и если пройти по нему взглядом вниз, то взгляд упирался в альфу Большого Пса, самую яркую звезду Русского Неба — Сириус.
Писатель любовался Орионом на зимовке в Бухте Провидения, в бывшем Кенигсберге, в лесной Мещёре и на Урале, в Заливе Петра Великого и на Лабрадоре, и даже в Рио-де-Жанейро, на тропике Козерога, отстоящего от экватора к югу на двадцать три градуса с половиной, хотя возникает там Орион в перевернутом виде.
В печальном одиночестве стоял Станислав Гагарин на льду озера, беспокойно озираясь, ибо не ведал, с какой стороны подойдут к нему Фарст Кибел и товарищ Сталин.
Но вокруг никого не было.
Начав уже тревожиться, сочинитель услыхал вдруг в сознании далекий голос вождя:
— Мы уходим, понимаешь… Спасибо за помощь.
— Где вы? Где вы, товарищ Сталин? — мысленно позвал писатель.
— Смотрите
Чуть ниже пояса Ориона возникла звездочка голубоватого оттенка.
— Счастливо оставаться! — услыхал Станислав Гагарин.
Голубая звезда, ее писатель никогда не видел в Орионе, замигала, разгораясь.
Три точки, читал сочинитель, три тире и снова три точки…
— Я понял, понял! — крикнул председатель Товарищества. — Спасибо, друзья… Прощайте!
Голос писателя прервался, и Станислав Гагарин тоскливо замолчал.
— До свиданья, — поправил сочинителя Вечный Жид.
21 апреля 1992 года — 28 марта 1993 года
Писательская больница на Каширке — Власиха — Тейково Ивановской области — Власиха.
ПИСАТЕЛЬСКИЙ КАМБУЗ, ИЛИ КАК СТАНИСЛАВ ГАГАРИН ВАРИЛ НА НЕМ «ВЕЧНОГО ЖИДА»
I. О ПОЛЬЗЕ ВЕДЕНИЯ ДНЕВНИКА
Ты не ведешь дневника, дорогой читатель? Напрасно… Дневник — великая штука, помогающая не то чтобы справиться с могучим Временем — многоликое Время непобедимо! — но как бы пристроиться к нему, вскочить порой на подножку и проехать з а й ц е м в обратном направлении.
Начинай вести дневник, читатель! Сие никогда не поздно сделать, восемнадцать тебе лет или шестьдесят восемь.
Я храню все дневники, которые веду вот уже свыше сорока лет. Первый мой опыт — детский. Когда учился в пятом классе третьей средней школы в городе Моздоке, оставшись предварительно в первой школе на второй год — увы, я не скрываю, что был второгодником, впрочем, кем я только не был! — то влюбился в девочку из второй школы.
Но это особая, весьма романтическая и грустная история, о которой я, может быть, расскажу как-нибудь в другом месте и в другой раз. Во всяком случае, именно она подвигла меня к созданию первого в моей жизни дневника.
Дневник, которому сейчас не было бы цены, увы, не сохранился. Когда мне исполнилось шестнадцать, и я жил на Сахалине, уже поступив в мореходное училище, на день рождения приехал из Холмска к отцу.
Тут попались мне под руку те мои детские каракули, стало вдруг почему-то стыдно за них, и я бросил дневник в огонь.
Ровно через год снова влюбился в девушку, которую звали Раисой, она оставалась в Южно-Сахалинске, а я плавал матросом по Японскому морю вдоль татарского побережья острова, тосковал по ней и… начал вести дневник.
Вот с той поры я бережно храню заветные тетради и небольшие блокноты.
Поверь мне, читатель: польза от ведения дневника огромная. О возможности хоть как-то влиять на Время я уже говорил… Но главное еще и в том, что дневник дисциплинирует ваши мысли, научает грамотно и толково излагать их, знакомит с азами сюжетосложения, наконец, попросту о б р а з у е т ваш интеллект, формирует жизненный стиль и позволяет верно оценивать ситуацию. О том, что любой дневник — бесценное свидетельство эпохи, я уже и не говорю, настолько сие очевидно.