Вечный Жид
Шрифт:
Начальник-дьявол зацокал на выкрашенных бронзой копытах к соседней двери, открыл ее и знаком пригласил гостей.
Здесь стояли мягкие кресла, перед каждым — телевизионный экран. В углу высился холодильник, у стены — сервант с красивой посудой.
— Комната отдыха, — хрюкнул черт-тюремщик. — Ловим здесь кайф помалу… И специалистов-психологов пускаем… Общественность преисподней опять же. Депутаты адского парламента заглядывают, из комитета по соблюдению дьявольских прав и общесатанинских ценностей. Боремся за соблюдение гласности
Сочинителю почудилась в хриплом голосе беса некая ирония, он внимательно посмотрел на него, но шеф штрафного изолятора выглядел и сам по себе как злая пародия на человека, ирония в его словах была бы уже перебором.
— Не успел вас предупредить, — вступил с поясняющим словом Агасфер. — Мы находимся в тюрьме для бесов, нарушивших законы преисподней. Но к зэкам-дьяволам подсаживают иногда и обычных грешников с Земли. В порядке особого наказания…
— И кто же здесь сидит? — спросил писатель.
— Сейчас увидите. Включайте, начальник…
— Как вам удобнее? — спросил тюремщик. — Дать изображение на экран или стену убрать? В смысле з а п р о з р а ч н и т ь…
— Давайте стену, — вежливо распорядился Фарст Кибел, и соседняя камера будто сама вошла вдруг туда, где расположились они в удобных креслах.
Камера была классически российской. Метров сорока или помене площадью, в одной половине высился десяток двухярусных коек-вагонок, а вторую половину занимал длинный узкий деревянный стол с двумя скамейками по обе стороны.
Ни умывальников, ни унитазов сочинитель не заметил, и только у входной двери узрел парашу с двумя ручками. Он догадался о назначении посудины, когда один из дьяволов-зэков вылез из-за стола, за которым черти играли в карты, подошел к параше и с видимым удовольствием з а б у р о в и л туда струю.
— Опять играют, — печально вздохнул ш и з о и д н ы й начальник. — Отбираем, отбираем карты — все без толку.
— Снова система запретов, — укоризненно проговорил Агасфер. — Не справиться вам с пенитенциарными, то бишь исправительными делами, черт вас возьми!
— Берет, берет нас эмвэдэшный черт! — зажалился тюремщик. — Такие грозные приказы рассылает… А фули толку? И в карты играют, и ч и ф и р я т, и этим самым, словом, нехорошим делом, вовсе не дьявольским, занимаются. Впрочем, сами увидите…
В камере играли в карты.
За столом сидели черти.
Другие валялись на койках, изнывая от безделья, в дальнем углу между койками трое чертей рассказывали друг другу смачные анекдоты. Раскаты дьявольского хохота перебивали шумный галдеж за карточным столом.
Держа карты веером в руке, приподнялся на лавке наиболее гнусного вида дьявол.
— А где мой друг Тольша, однако? — сибирским говором вопросил он и с деланным упреком глянул влево и вправо на чертей, бывших в явно меньшем с ним ранге.
— П а х а н это, — пояснил начальник тюрьмы. — Совсем
— Под нарами Тольша, Богу молится, — под общий хохот ответил п а х а н у некто одноглазый, с красной тряпкой на лице — тьфу! — на морде, стало быть.
— Не поминай всуе, — с притворной суровостью сказал п а х а н и дал ответчику такую затрещину, что тот слетел с лавки к великому удовольствию веселящихся сокамерников.
Тем временем, из-под койки выволокли единственного человека, сидевшего в камере для зэков-чертей.
Станислав Гагарин с трудом узнал его, бывшего работника коммерческого отдела, рекоменданта Геннадия Ивановича Дурандина, последний служил с предателем с десяток лет и не сумел распознать в нем алчной, ничтожной душонки.
Воспаленные вечным страхом и униженным состоянием глаза, провалившиеся и заросшие седой щетиной щеки, взлохмаченные волосы, гнусное подобие щегольских, ухоженных некогда усиков, жалкое рубище на покрытом синяками теле, босые, в ссадинах ноги и затравленный, постоянно ждущий пинка дьявольским копытом взгляд.
Неприглядный был видок у хмыря-пришмандовки.
«Видел бы его Дурандин сейчас, — злорадно подумал председатель, — вряд ли стал орать, как тогда, в ноябре 1991 года: «Я за него ручаюсь, как за самого себя! Мой друг — сверх порядочный и благородный человек!». Потом этот б л а г о р о д н ы й именно Геннадия Ивановича и вышвырнул вон из «Отечества». Ну да ладно…»
Тем временем, в камере явно готовилось очередное представление.
— Говорят, ты молился, Тольша? — невинным голосом спросил п а х а н.
Обреченный не знал, что ответить, только на всякий случай, дрожа от ожидаемой каверзы, робко кивнул.
— Но ведь ты некрещеный! — громовым голосом заорал п а х а н под бурное ликование сокамерников-зэков. — Сейчас мы печальный факт в твоем бытии исправим! Пусть и на том свете, но поможем тебе присягнуть!
Ликование чертей достигло апогея.
— Тащите его к параше! — распорядился п а х а н. — И окунайте, окунайте в тюремную купель!
Станислав Гагарин отвернулся.
— Не потому, что жалко, — мысленно пояснил Агасферу, — Он заслужил это… Попросту неэстетичная картина, вроде как из нынешних спектаклей авангардной волны…
— Согласен с вами, — вслух ответил Фарст Кибел и осведомился у ш и з о и д а: разрешается ли зэкам разыгрывать подобные мизансцены…
— В общем и целом мы обязаны, конечно, пресекать, — пояснил начальник ШИЗО. — Но в практической жизни… Нет, мы не мешаем им веселиться. Знаете ли, черти, забавляясь, пар выпускают. Вот и с этим парнем тоже. Когда доведут его вовсе — в лазарет заберем, подкормим, подлечим. А потом — снова в камеру. Ведь срока у него нет. Он здесь н а в е ч н о. Дьяволы-зэки меняются, а этот грешник останется в камере навсегда.