Вечный Жид
Шрифт:
Какие времена, какие люди!
Правда, в нравственный кодекс гордых римлян не входило понятие с о в е с т и, так высоко чтимой сыном Двадцатого века, автором этих строк, но Станислав Гагарин доподлинно знал: античная культура и не завещала сей ценности тем, кто формировал нравственные императивы, руководствуясь заветами сына плотника из Назарета.
Что поделать, так сложилось на берегах Тибра, и вовсе не нам, придумавшим ГУЛАГ и Освенцим, мировые войны и атомную бомбу, упрекать вскормленных молоком волчицы предков за отсутствие в их душах
Еще в трактате «О законах» Цицерон писал: у римлянина две родины. Одна — великая, она требует бескорыстного служения и жертв и воплощена в римском государстве. Вторая — малая, горячо любимая, коя есть плоть и существо повседневной жизни. Это община, в которую входят семья — ф а м и л и а римлянина — и сам он со всеми возможными домашними потрохами.
Связи, объединяющие римлян в общине, разнообразны и опосредствованы в каждодневном бытии. Святые места, родные улицы, общественные права и обязанности, привычки, которые недаром называют второй натурой, родственные и дружеские отношения, совместные дела и связанные с ними имущественные и моральные выгоды.
Как сочетать интересы великой и малой родин? Вопрос вопросов.
Судьба Цицерона в какой-то степени давала ответ, и Станислав Гагарин, захвативший с собою в больницу книгу Пьера Грималя о знаменитом ораторе, с первых же страниц открыл для себя то главное, о чем он напишет в романе «Вечный Жид».
Он исследует проблему, которая всегда возникала перед нравственными людьми: как выжить в Смутное Время и сохранить лицо, остаться н а у р о в н е в ы с о к и х п р и н ц и п о в, быть верным моральным нормам, не преступить их любой ценой.
Это озарение пришло к нему 21 апреля 1992 года, и только тогда Станислав Гагарин смог приступить к работе над романом.
И тут же началась эта странная слежка, возник молодой красавчик с бородкой, лет ему было чуть поболее тридцати, с виду приличный субъект в в а р е н о м джинсовом костюме, импортных кроссовках и трикотажной тенниске с бело-розовыми полосками.
Вот он вальяжно разместился на скамейке, приветливо улыбается и жестом приглашает Станислава Гагарина присесть рядом.
И писатель сел с незнакомцем.
— Здравствуйте, — бесцветно, нейтральным голосом поздоровался сочинитель с недавним преследователем.
— Рад вас видеть, Станислав Семенович! — оживился незнакомец, протянул сочинителю руку и с воодушевлением стиснул ладонь писателя.
— Вы меня знаете? — спросил тот.
— Еще бы, — отозвался тот. — У н а с многие вас знают…
И предваряя возможный вопрос — где это у в а с — понизил голос и со значением произнес:
— Вам привет от товарища Сталина.
III
Низкие рваные облака неслись над застрявшим во льдах теплоходом. Экипаж и пассажиры, рискнувшие постичь романтику полярного круиза, с нетерпением ждали помощи от ледокола. Но «Ермак», затеявший проводку каравана в проливе Вилькицкого, едва освободился и был сейчас на
Погода была ненастной. Ветер заходил от норд-остовой четверти к весту, и его переменчивость то поджимала к берегу ледовое поле, в которое неосмотрительно вошел «Вацлав Воровский», и это весьма не нравилось капитану, то вновь разряжала лед, и тогда начинались тщетные попытки теплохода самостоятельно вырваться из западни.
Впрочем, серьезному сжатию судно не подвергалось, да и «Ермак» радировал, что на рассвете он подойдет к «Воровскому».
Пассажирам объявили, что пребывание во льду и последующее вызволение с помощью ледокола носит запрограммированный характер. Оно имеет целью наглядно показать, какую опасность представляло сие в «старое доброе время», а теперь это сущий пустяк для современного плавания в Арктике.
Пассажиры приободрились, у всех появился аппетит, вечером были танцы, люди веселились, не подозревая, как ловко успокоил их первый помощник капитана, известный в пароходстве остряк и балагурщик из архангельских поморов Игорь Чесноков.
К часу ночи народ угомонился, и первый помощник капитана решил обойти судно перед тем как прилечь вздремнуть немного до прихода ледокола.
Начал он обход с носовых помещений, где жила команда, по левому борту вошел в опустевший танцевальный салон, заглянул на камбуз, где бодрствовала ночная смена, готовясь к завтрашнему дню, спустился в машинное отделение, пошутил со вторым механиком по поводу крепости шпангоутов-ребер их «коробки» и, осмотрев корму, двинулся по правому борту, чтобы, пройдя его, закончить обход на мостике, в рулевой рубке.
Когда Чесноков миновал среднюю часть пассажирского коридора, он услыхал за поворотом приглушенный неясный шум. Игорь остановился, прислушался.
— Нет, — сказал сдавленный голос, — нет… Теперь ты не уйдешь…
Затопали ногами, донеслось рычание, чертыхнулись, потом неожиданно донесся смех.
— Ведь я не против, — произнес второй голос, веселый и спокойный. — Почему вы так нервничаете?
— Сейчас увидишь… Пошли!
Чесноков шагнул вперед. Не нравились ему эти голоса в поперечном коридоре, очень не нравились… Еще немного — и комиссар увидит тех, кто блуждает среди ночи по судну.
И тут погас свет. Видно, переходили на другой генератор, механик говорил ему об этом.
Первый помощник услыхал беспорядочные шаги, шум борьбы, снова раздался смех, хлопнула дверь каюты, все смолкло, и вспыхнул свет.
Чесноков повернул за угол и никого там не увидел. Он прислушался. Затем медленно прошел по коридору поперек судна и вышел на левый борт. У дверей одной из кают он остановился. Игорю Николаевичу показалось, что в каюте разговаривают. Первый помощник взглянул на часы — один час сорок минут. Поздновато для разговоров… Чесноков вздохнул, готовый произнести необходимые извинения, и решительно — из головы не шло предыдущее событие — постучал в дверь.