Ведьма и парашютист
Шрифт:
– Конечно, не согласен. Но у меня как бы нет другого выхода.
Она опять засмеялась:
– Вот и отлично!
Холодная рука стиснула сердце Отто, и оно на миг остановилось, чтобы вернуться к жизни с лихорадочным ускорением. За стеной опять зазвенела посуда, на этот раз прозрачно - стаканы и блюдца о серебряный поднос, динь-динь! За ними более сурово - ложечки и ножи, дон-дон! Скрипнул отставленный стул - пора было удирать. Отто сейчас только не хватало, чтобы дочь застукала его под своей дверью. Но не мог же он уехать, так и не узнав, останется ли она в комнате парашютиста на ночь или уйдет
Он осторожно вырулил по узкой наклонной дорожке вниз, в парадную столовую, откуда начинался подземный туннель. Звуки из комнаты сюда не доносились, но пока Отто переводил дыхание, в коридоре невидимо отворилась дверь и опять звякнула посуда на подносе, теперь уже совсем близко. Отто затаился в полутьме за спиной рыцаря в стальной кольчуге. Он даже закрыл глаза, как делал в детстве, когда играл с бонной в прятки.
– А теперь выпейте лекарство и спите!
– скомандовала наверху дочь.
– Мне нужен здоровый сильный работник.
– Раб, - поправил ее Голос, и оба засмеялись. Похоже, между ними было полное согласие.
УРИ
"Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая!" - мелодия прицепилась, как верблюжья колючка, и невозможно было от нее отвязаться.
"...и к перемене, и к перемене, как ве-е-е-тер мая!"
Ури уже не мог вспомнить, сколько раз он повторил эти игривые слова, а желтая струя, истекающая из него в старинный фаянсовый унитаз, все не иссякала. Унитаз был украшен по ободку алыми розочками в симметричных розетках зеленых листьев, такими же розочками, только чуть-чуть покрупней, было усыпано дно огромной фаянсовой ванны, возвышающейся в углу на изогнутых бронзовых ножках с растопыренными стальными когтями.
Стрелки фаянсовых, пестрящих розочками часов показывали девять двадцать. Но никак не утра - за высоким окном, задернутым ситцевой в розочках же занавеской, царила непроглядная тьма. По всему выходило, что он проспал почти полные сутки - просто чудо, что его мочевой пузырь не лопнул где-то на пути к выздоровлению. Потому что он, кажется, выздоровел - в голове было ясно и пусто, в груди не клокотала мокрота, боль в ноге была лишь слабым намеком, а не болью. И было весело, особенно после стакана зеленого едкого пойла, которое он, проcнувшись, обнаружил на тумбочке и выпил без раздумий - так ему было велено в записке, подсунутой под стакан.
Ури спустил воду и поток забурлил в воронке унитаза в безошибочном ритме арии герцога - "Пусть же смеются, пусть увлекают!".
"Но изменяю им раньше я! Да-да! Да-да - им ра-а-а-ньше-е-е-е я!" - пропел Ури под аккомпанемент потока и сам себе не поверил. Он ли это? Когда это он пел последний раз?
На чуть теплой батарее было приготовлено черное, в тон халата, махровое полотенце - если его и взяли в рабство, то это было, пожалуй, вполне комфортабельное рабство. Черт-те что - вместе с выздоровлением на Ури накатило совершенно непривычное, он бы даже сказал - непотребное, - благодушие, настолько непривычное, что оно ощущалось неуютным, как чужеродное тело. Он благодушно сбросил чужой халат и, благодушно топча ногами разбросанные по дну ванны розочки, принял душ, а затем благодушно влез в свои джинсы, которые нашел аккуратно
Почему-то все время пелось и даже пританцовывалось.
"Тат-та-та! Та-та! Та-та!" - пропел Ури, в ритме вальса выскальзывая в коридор и зажигая свет. В коридоре музейно пахло мастикой и тускло поблескивал натертый паркетный пол, слегка похожий на тот, что был в зале школы для бальных танцев, которую Ури нехотя посещал в ранней юности по настоянию матери. Бедная Клара, черт бы ее побрал, всегда стремилась привить своему непослушному сыну основы европейской культуры.
"На носочки, шаг налево, два налево, - поворот!" Налево была кухня. Кухню он уже видел, а есть не хотелось.
"На носочки, шаг направо, два направо, - поворот!" Направо зеркальная гладь пола отражала глядящие друг на друга закрытые резные двери и упиралась в размашистый марш мраморной лестницы. Туда Ури и устремился, - любопытно было узнать, в какие хоромы его занесло. Но разогнался он напрасно - было там не более десятка ступеней, который обрывались на полушаге перед глухой двустворчатой перегородкой, полностью перекрывающей лестничный пролет. Перегородка была современная, на болтах, не то, что лестница или двери в коридоре.
Впрочем, даже и беглого взгляда было достаточно Ури, чтобы оценить разницу между возрастом дверей и пола и возрастом мрамора ступеней и каменных плит лестничного пролета.
"Лет четыреста, а то и все пятьсот!
– присвистнул он.
– Ну и ну! На носочки, благоговейно, шаг назад и поворот!" А за поворотом ему открылся короткий марш той же лестницы, ведущий вниз, в просторный сумрачный зал, освещенный неярким настенным канделябром в виде двусвечника. Странно, во всех комнатах было темно и только здесь горел свет, бледного сияния которого хватало только на поддержание таинственного полумрака. Рядом с лестницей сбегала вниз наклонная каменная дорожка с перилами - для чего бы это, интересно?
– Ладно, пошли на разведку, - сказал Ури самому себе и засмеялся. Голова его была легкой и прозрачной, словно воздушный шар, на котором он может вот-вот взлететь. Он так и сделал: оттолкнулся от пола, взлетел и повис под сводчатым потолком, чуть касаясь плечом тяжелой бронзовой люстры, предназначенной для сотен свечей. Под люстрой простирался неоглядный Т-образный стол, вдоль обеих сторон которого тянулись грубо отесанные лавки без спинок. Вход в зал охраняли два рыцаря при полном параде - все было как надо: латы, мечи, шлемы со спущенными забралами.
Ури пошарил ладонью по стене за спиной одного из рыцарей и нащупал там кнопки электрических выключателей. Отсутствующие в люстре свечи не загорелись, но на противоположной стене зажегся еще один канделябр, близнец первого, и осветил окружающую его коллекцию старинного рыцарского оружия. Чувствуя себя восторженным тринадцатилетним мальчиком, Ури ринулся туда - подбирать щиты по руке и пробовать на палец острия шпаг, мечей и рапир.
Шпага подошла ему больше, чем меч - она так и прикипела к его ладони, становясь продолжением руки. Со шпагой в правой руке и со щитом он выбрал не круглый, который был слишком громоздким, а продолговатый, кожаный, весь в бронзовых заклепках - в левой, Ури залюбовался собой в огромном обрам-енном деревом настенном зеркале.