Ведьма полесская

Кулик Виталий Ефимович

Около полуночи прибежала радостная Янинка, но, узнав ужасную новость, она впала в истерику. Ещё бы! Здесь в местечке много молодёжи и на её молодость и красоту уже многие смотрели с восхищением. Она и её подружка всегда были в центре внимания на молодёжных сходках.

Янина осознавала, что она более привлекательна, чем её подружка, но репутация матери многих ухажеров отпугивала. Девушка тогда даже подумала, что это может и к лучшему. Она достойна сказочного принца, красивого и смелого. Для себя Янина решила, что будет дружить только с тем кавалером, который не дрогнет, узнав, чья она дочь. И вот сегодня её провожал домой Михалко — парень, на которого заглядывались все девчата. Янинке

он тоже нравился, хотя особого, волнующего трепета она не испытывала. Просто ей льстило, что такой видный хлопец из огромного числа девчат выбрал именно её. Девушка уже грезила романтическим будущим, а вместо этого — избушка в глухом лесу.

— Я никуда не пойду! — со слезами кричала она, мечась по хате.

— Пойдёшь, дочка. Не со мной, так в острог. Будут тебе там и хлопцы, и гулянки… Всего испробуешь, — грубо уговаривала Серафима воспротивившуюся дочь.

И в этот момент Янинка возненавидела то, чем занималась мать и к чему пыталась приобщить и её. Ей хотелось быть такой, как все, и жить такою жизнью, чтобы люди не указывали пальцем и не шептали вслед: «Вона пошла дочка ведьмы. Ишь, и пригожести себе наворожила…»

По воле случая семья Янинкиной подружки вела чересчур набожную жизнь, которая была полной противоположностью жизни Серафимы, ни разу не посетившей церковь. Подружку такая набожная строгость сильно тяготила, а вот Янине было невероятно интересно познавать отрывочные сведения из законов божьих и библейских заповедей. Её просто очаровывали истории жития святых. Девушка втайне от матери однажды даже заходила с подружкой в церковь. Ей было там страшновато и непривычно, но в то же время она была поражена великолепием церковного убранства и сверкающей утвари. Но особое впечатление на девушку произвели строгие лики святых. Янина долго не могла оторвать взгляд от одной из икон, и ей даже показалось, что изображенный лик хочет что-то ей поведать. И глаза на иконе уже вовсе не строгие! А если пристально вглядеться, то лучились они, как показалось девушке, пониманием и прощением. И Янинка тогда вдруг поймала себя на мысли, что в глубине души она искренне завидовала людям, свободно и открыто приходящим сюда.

Об этом своём тайном интересе девушка не посмела сказать матери, побоялась. Слишком велико было влияние Серафимы на дочь. Вот и в тот поздний час мать-ведьма быстро сломала ещё не окрепшую волю своей дочери.

В ту же ночь, под утро, Серафима и Янинка покинули местечко Мазыр. Как и обещал загадочный человек, их переправили на другой берег Припяти. Там их встретил молчаливый дедок и проводил до Каленкович. За всю дорогу он обмолвился лишь двумя-тремя фразами. На все расспросы пожимал плечами. В лучшем случае мог проворчать: «Скоро сами побачите». Или недовольно буркнуть: «Узнаете, всему своё время». Ну а от Каленкович и до самой избушки их привез уже другой мужик на подводе.

Вот так и появилась колдунья Серафима вместе с дочкой-красавицей в заброшенной охотничьей избушке, от которой до ближайшего селения Черемшицы аккурат вёрст пять-шесть наберётся.

Обживаясь на новом месте, Серафима часто погружалась в непонятное беспокойство. Хотя она и считала себя непревзойдённой в колдовском ремесле, но временами ей казалось, что она находится под пристальным вниманием более могущественного соперника, от всевидящего ока которого ничего не утаить. А в последние дни ей и вовсе не давало покоя неотвязное предчувствие: над ней сгущались грозовые тучи надвигающихся событий.

Глава 8

Повозка пана Войховского отправлялась в Каленковичи только в конце апреля. За это время у Прохора не раз зарождалась надежда, что, может быть, Егор Спиридонович всё же передумает и отменит своё решение. Но оно

оставалось неизменным, и час отбытия настал.

Сборы не заняли много времени. Отправляясь к другому пану, Прохор с вечера приготовил лишь одежду, добротные сапоги в котомке, да пару новых лаптей на дорогу. Был готов и собранный матерью узелок с едой. Остальные вещи было решено забрать позже, с оказией, при очередном приезде кого-либо из панов в гости.

Ещё не пропели третьи петухи, а в избе Гришака уже мерцал свет зажжённого каганца. В хате царило тягостное напряжение от неизбежного скорого расставания.

Мать громко всхлипывала, растирая слёзы тыльной стороной ладони.

— Як же ты там без нас? — тихо причитала она. — Ох, недоброе чует моё сердце.

— Ну что ты каркаешь, баба бестолковая, — одёрнул женку Гришак. — Егор Спиридоныч твёрдо заверил, что никаких придирок Прошке чинить там не будут. Наоборот, сразу доверят должность обходчика. А это тебе не гусей пасти!

Он и сам сильно переживал, отправляя сына на чужбину. Хоть и не за тридевять земель, но всё равно… Кто знает, как там примут его и когда ещё придётся свидеться?

Слова Гришака не успокоили Агафью, и она ещё сильнее начала причитать:

— Господи, за что мне такое наказание? Сынок, ты хоть…

— Мам, перестань плакать. Не на войну же провожаешь.

— Да Господь с тобой, сынок! Какая война?!

— Ну так и я о том же! — засмеялся Прохор, а у самого на душе до того тоскливо стало, что хоть плачь. — Будет возможность, я вас обязательно навещу, — изменившимся от комка в горле голосом Прохор пытался успокоить родителей.

Гришак взял сына за плечи и грустно сказал:

— Поговаривают, царь волю крепостным обещает дать. Но это пока лишь слухи. Будем Богу молиться и за волю, и за тебя, сын. Ты уж не забывай там нас. Я вот думаю, что, если оправдаются слухи и будет воля, будем и мы снова вместе. Ну а теперь пора идти в имение.

Гришак и Агафья провели сына до панского двора, где уже была готова к выезду повозка. Пан Войховский, не поленившись встать в такую рань, давал последние наставления своему приказчику, при этом было видно, что он просто дожидается Прохора. У Прохора даже создалось впечатление, что и дел-то никаких у Войховского в Каленковичах нет. Наверное, надо было просто доставить проданного крепостного до условленного места и передать в другие руки. Ну что ж, затея не хитра.

— Доброе утро, — понуро поздоровался Прохор.

— Здорово, — кивнул приказчик.

— Доброе, — ответил пан Войховский и, грустно глядя в глаза бывшему своему крепостному, спросил: — Как настроение?

— Да какое уж тут настроение…

— Прохор, я искренне хочу, чтобы это утро для тебя на самом деле оказалось добрым. Мы столько верст отмерили, бродя вместе и по лесам, и по лугам, и по болотам… Знаю, что для тебя лес и охота — это жизнь. Но ты не волнуйся, у Семёна Игнатьевича эта твоя «жизнь» продолжится. Поверь, мне будет не хватать тебя, но сам понимаешь… у панов свои законы… свои обстоятельства, и надо им подчиняться. Ну, в общем, удачи тебе и с богом! И передавай от меня поклон пану Хилькевичу и вот это письмецо.

— Передам, — тихо промолвил Прохор и осторожно взял протянутый ему конверт.

Тронутый словами пана Войховского, хлопец окончательно поник. Ему так не хотелось покидать родную хату, родной край, к которым прирос душой и сердцем. Но, как сказал Егор Спиридонович, у каждого своя жизнь и надо подчиняться её законам.

Забросив свой негромоздкий багаж в бричку и на прощание поцеловав отца с матерью, Прохор сказал:

— Сильно не горюйте! Бог даст, свидимся! Прощевайте!

— С богом, сынок, — рыдая, мать вдогонку перекрестила повозку, увозящую её сына.