Ведьма, пришедшая с холода (сборник)
Шрифт:
Она бросила в голема бутылку, и стекло разбилось о его голову.
Голем повернулся.
Таня увернулась от глиняной дуги. Кулак со звоном врезал по трубе, и раскаленный пар с шипением вырвался в узкий коридор, делая поверхность голема мягче и темнее. Существо вслепую рванулось к ней, размахивая руками. В темноте его лицо казалось лицом Гейба.
Американец лежал на полу, постанывая.
— Причард, — закричала она. — Свиток!
Голем снова бросился на нее, она опять увернулась; его глиняная рука запуталась в трубах, и она ударила его в локоть — бесполезно. Голем взглянул на нее лицом Гейба,
Она снова увернулась от голема, оскалилась. Горлышко разбитой бутылки лежало на полу, в ней еще оставалась вода. Таня схватила розочку и пригнулась. Когда голем в очередной раз ринулся на нее, она кинулась ему в объятия.
Голем прижал ее к груди. Ее ребра захрустели. Тело голема было теплым и пахло запекшейся на солнце глиной, теплыми странами.
Она вонзила осколок бутылки ему в лицо.
Стекло впилось в него. Глиняные черты исказила боль. Таня отлетела назад, на искореженный металл, упала. Голем поднял ногу, чтобы наступить ей на грудь, на череп — сквозь красноватые отсветы она увидела, как Причард запрыгнул чудовищу на спину, вонзил кулак ему в голову, а затем вытащил измазанным в глине.
Голем замер.
В котельной «Интернационаля» слышались только свист пара и скрип сломанных труб. Танино сердце почти не билось. Волны ужаса прокатывались по ней, отступали, снова наступали. Подвал пульсировал.
Гейб предложил ей руку. Она приняла ее, поднялась.
Спрятать голема оказалось легче, чем Таня думала. Конструкт весил гораздо меньше, чем можно было ожидать. Может, он был полым внутри, может, ему прибавляло веса движение. В любом случае вдвоем им удалось его поднять: Гейб взялся за ноги, Таня — за плечи. В подвале было много кладовок и камер хранения, кое-какие явно не открывались много лет, но Таню они не устраивали: его могут найти, когда персонал придет чинить сломанные трубы. В итоге шпионы оттащили голема к печи и спрятали среди груды мусора.
В красноватых отсветах они смотрели друг на друга, истрепанные и помятые. Кровь от разбитой губы размазалась по щеке Причарда. Он был похож на дикаря, которого застали за кормежкой. Таня сомневалась, что выглядит лучше. Им нужно привести себя в порядок. Нужно поговорить.
— Идем.
Она повела его по запасной лестнице на четвертый этаж, открыла случайный номер: все они пока пусты, делегаты еще не приехали — впустила его и закрыла за собой дверь.
— Спасибо, — сказал он, этот болван, но хотя бы замолчал, когда она впилась в него взглядом и прижала палец к губам. Он остался у двери, пока она закрывала жалюзи на окнах и выключала жучок под подоконником и жучок под комодом, карабкалась на раковину в ванной, увидела свое отражение — в ссадинах и глине, лицо и блузка в ржавчине — и отключила жучок и там. Помыла руки, намочила полотенце, вытерла лицо, намочила другое полотенце и бросила ему.
— Можем поговорить, — сказала она, — есть несколько минут.
— Никто не заметит?
— Никто не ожидает ничего услышать, — ответила она. — Говори правду.
Он промокнул подбородок полотенцем и нахмурился, увидев кровь.
— Еще осталось, — проговорила она.
— Где?
— Везде.
Он протиснулся мимо нее
— В чем дело? — Причард отвернулся от зеркала. Она постучала себя по подбородку, и он стер последние остатки крови.
— Скажи правду, — сказала она. — Зачем ты пришел ко мне?
Лучший вопрос для начала допроса (ведь по сути, это и был допрос) — тот, на который ты уже знаешь ответ.
— Голем охотился именно за мной, — ответил он. — Охотился за существом в моей голове. — Он постучал по виску. — Хотел съесть меня. Если бы ты не пришла, не знаю, чем бы все закончилось.
Но он знал. Просто не мог это произнести. Американцы не любят думать о смерти, особенно о своей.
— Но раз он охотился за тобой, то почему сейчас? Он пробудился несколько недель назад. Мог бы ведь и раньше тебя выследить.
— Обыщи меня.
Она подняла бровь.
— В смысле, я не знаю. Я ничего не знаю об этом. Это у вас есть правила, легенды, магия, а я не хочу иметь к этому никакого отношения. Я просто хочу работать. Жить своей жизнью. — Он выдохнул. — Но вот он я. Попал в передрягу.
— И ты пришел ко мне. Почему?
— Это ведь оказалось верным решением? Ты спасла мне жизнь.
Спасла, и это отвратительно.
— Уинтроп. — Это был не вопрос, но это все, что она могла сейчас из себя выдавить.
— Он знает, что делает, но он лишь исполнитель.
— Я тоже.
— Верно, — ответил Причард. — И я тебе неприятен. Мы не сходимся во взглядах. — Он провел рукой по немытым волосам: от грязи и пота они встали дыбом, как парик грустного клоуна. — Это даже мягко сказано, думаю. Но я не доверяю Уинтропу. А тебе — да.
Слова жалили. Она вспомнила протянутую руку Нади. В горле горело.
— Убирайся отсюда, — произнесла она и указала ему на часы. — У нас нет времени.
Ему не требовалось повторять дважды.
***
Джош чувствовал себя посмешищем в колючей униформе коридорного с золотым кантом, но плелся за Барачником из комнаты отдыха в вестибюль. Снаружи припарковались серые автобусы. Он не глазел по сторонам и не говорил, просто шел за Барачником по пятам, уткнувшись взглядом в ковер. Были и другие новенькие среди коридорных — похоже, хлопотная ночка.
К черту дисциплину, он не смог удержаться и оглядел вестибюль в поисках Гейба. Тот должен читать газету или потягивать какой-нибудь напиток янтарного цвета вроде виски у бара.
Но Гейба там не было.
Сегодня церемонии приветствия не будет, объяснил Барачник: делегаты устали после долгого путешествия, скучают по дому и семье — никому, разумеется, не разрешили взять с собой жену или детей. Все из соображений безопасности. Жена Соколова умерла от рака два года назад, его сын — военный офицер, преданный службе: его карьере будет нанесен урон, если вскроется, что отец переметнулся на другую сторону, однако она не закончится. По крайней мере, в этом Соколова пытался убедить первый контакт.