Ведьма в Царьграде
Шрифт:
Он вдруг оживился, стал рассказывать, как вышел однажды на тропу, побрел по ней, никого не упредив, куда направляется. Просто шел, заставляя себя двигаться вперед. Лишь на миг он остановился, навеяв чары, чтобы его не могли разыскать. Почему? Он ведь знал, что его будет угнетать чужое вмешательство, вот и не хотел, чтобы просили о возвращении, чего-то требовали, хотел лишь, чтобы оставили в покое. Ушел в темную ночь и метель. Колдовская сила грела его, а человеческие силы от движения по снегу против ударов ветра стали постепенно таять. Но он продолжал идти, ибо понимал, что если расслабится, то окружит себя привычным магическим кольцом, схоронится в нем, чтобы не погибнуть. Ибо погибать вечно живущий Никлот не собирался. Тот, кто так долго живет, страшится уйти за кромку. К тому же волхв двигался по пути, где, как он знал, имеются источники живой и мертвой воды. Думал воспользоваться
Никлот сказал, что был миг, когда он пожалел, что поступает так неразумно. И был великий искус вернуться, обрести прежний покой. Но именно тогда он и вышел к древнему алтарю, какие люди порой устраивают на перекрестках, чтобы можно было принести требу богам, не прибегая к услугам волхвов, не платя служителям. Ведь волхвам, как и божествам, нужна плата за волхование. А придорожные алтари люди придумали, чтобы приносить жертву в надежде, что боги и так ее примут. И вот у такой каменной плиты придорожного алтаря Никлот увидел сжавшегося от холода отрока. Тот лежал, прислонившись к камню, ноги и руки его были оплетены ремнями, сам уже спал, занесенный снегом. Но Никлот разбудил его. Развязал и велел идти за собой. Он чарами прибавил ему сил, приказал не отставать. Нет, он не пожалел жертвенного мальчика, просто решил, что будет неплохо иметь при себе в пути прислужника. Но, как оказалось, этот отрок и стал причиной, почему Никлот не вернулся. Ведь паренек шел, повинуясь его силе, но плохо шел – терял сознание, горел весь, задыхался. Никлот еще тогда понял, что хворого паренька родовичи отдали в жертву темной Морене, дабы ее недобрая сила пощадила остальных в роду. Люди всегда стараются отдать богам что похуже, надеясь, что те не поймут их маленькой хитрости. Ведь когда волхвы жертву выбирают, то лучших стараются взять. А тут – отдали слабосильного в жертву и со вдохом облегчения уселись греться у рдеющей теплом каменки.
Но мальчик спасение от волхва принял с благодарностью. Если кудесник его выбрал – значит, воля рода была ошибочной и самому ему не стоит покорно губить себя для спасения родни. Особенно он в этом уверился, когда Никлот привел его в лесную заимку, лечил, пока парень не поправился. И он пошел за ним, служил верно, никогда не предавал. Когда же Никлот примкнул к христианам, счел за благо последовать его примеру.
– Это он привел тебя сюда, – закончил свой рассказ Никлот. – Исаиа, келейник [136] мой. Имя свое он принял при крещении, а как раньше его звали, уже и не припомню. Стар становлюсь. – Волхв добродушно и как-то светло улыбнулся.
136
Келейник – в православии название слуги при уважаемых священниках. Может быть как монахом, так и просто служкой, хотя и носит монашескую одежду.
Малфрида размышляла какое-то время. Выходит, Никлот решил отказаться от волховства, чтобы не превратиться в нелюдь. Он стал христианином, отказался от чар, приобретя за этот отказ обычную человеческую жизнь. Получается, что это своего рода сделка. Она могла его понять. Но когда сказала бывшему волхву о своих выводах, он только посмеялся.
– Да, наверное, ты воспринимаешь это именно так. Но Господь читает в наших душах, и Он знает, что принять крещение для меня было не только спасением от превращения в будущем в страшную нечисть. Дело в том, что я уверовал. Я ведь сказал, что для меня это стало истиной. Великой истиной.
Волхв поведал о своем прибытии в христианский Корсунь [137] , куда он пришел как обычный врачеватель. Живя среди смертных, он должен был как-то питаться, зарабатывать на хлеб. Вот он и стал лечить людей, используя свои многолетние познания в травах, вправлял суставы, заговаривал кровь. Жители Корсуня считали, что он просто слепой знахарь, относились к нему терпимо, но их волновало, что он не посещает храмы. Для христиан это очень важно, и Никлот однажды решился войти в одну из их церквей.
137
Корсунь – город Херсонес в Крыму. Ныне – часть Севастополя.
Малфрида напряглась. Думала, Никлот поведает, как и его ломало, кружило в забытьи… Ничего подобного. Никлот не единожды побывал
Они еще долго разговаривали. Малфрида поначалу сдерживала свою неприязнь и неверие, чтобы не оскорбить учителя, не прервать его рассказ. Потом просто заслушалась и узнала, как постепенно Никлот проникся верой христиан, даже сам крестился, приняв новое имя – Евсевий. Да, колдовать, как раньше, он уже не мог, не мог наслаждаться присущей ему когда-то силой. Более того, Никлот узнал, каково это, когда от непогоды ноют его старческие суставы, как быстро он утомляется, как ухудшается зрение. Но наряду с этим он вновь начал чувствовать радость и огорчение, стал смеяться, получать удовольствие от вкуса хлеба или удовлетворение, когда его подопечные хворые исцелялись.
– Погоди, Никлот. – Малфрида подняла руку. Называть его новым именем Евсевий она так и не решилась. – Ты хочешь сказать, что христианство, сделавшее тебя опять простым смертным, принесло тебе более радости, чем вся та могучая сила, какой ты владел ранее? Когда чувствовал себя великим и неуязвимым?
Монах глубоко вздохнул и опустил голову. Тень заслонила его лицо, но у Малфриды опять появилось ощущение, будто очерчивающий его свет образует вокруг него некое сияние.
– Ты не поймешь, моя девочка. Это надо почувствовать и пережить. Но у нас с тобой еще будет время для разговоров. Ибо я намерен укрыть тебя здесь, у себя, пока не пройдут гонения. Да, по местным меркам ты демон, и, попади ты в руки стражей Церкви, тебе бы несдобровать. Но ты моя ученица, и я ответственен за тебя. Поэтому ты останешься тут. Я живу на положении монаха-отшельника, меня не тревожат, только когда ко мне приходят просители – а это бывает раз в седмицу, в начале недели, в воскресенье [138] , – тогда тебе надо будет удалиться. В остальное же время тут бывает только мой келейник Исаиа и послушник Нил – тот глухонемой, который помогал келейнику привезти тебя. И раз в тебе сейчас нет чародейства, то только от тебя будет зависеть, насколько долгим и укромным станет твое пребывание подле меня.
138
Счет дней недели в Византии начинался с воскресенья.
– А тебе грозит опасность, если меня найдут?
Никлот ничего не ответил, только улыбнулся чуть смущенно и в то же время обезоруживающе. Малфрида поняла, что Никлот рискует. Что ж, пусть в душе ее и не улеглось возмущение, вызванное его переходом в иную веру, но она была благодарна ему.
Никлот опять склонился над книгой, давая понять, что разговор окончен. Но у Малфриды было еще столько вопросов! И она долго ворочалась на скамье в прихожей, не могла заснуть. Порой она слышала, как монах ходит по келье, один раз даже вышел, зачерпнул воды в кадке, попил. А потом опять до нее доносилось его бормотание, молитвы… И как бы Малфрида ни была возбуждена происшедшим, она заснула под эти звуки глубоко и спокойно.
Проснулась Малфрида далеко за полдень. Даже подивилась, как долго проспала. Но ведь с Никлотом они почитай всю ночь проговорили. Сейчас же в келье монаха было тихо, чародейка не осмелилась его побеспокоить и вышла наружу.
Через двор шел давешний келейник Исаиа. Малфрида вспомнила, что говорил о нем Никлот: мол, хворого богам отдали. Каково это жить, зная, что из-за тебя может пострадать кто-то из отдавших его божествам родовичей? Но, может, как раз и благословляет Долю, что его спасли? Исаиа не смотрелся особо здоровым – худой, сутулый, правда, загорел на местном солнышке. Он приветливо улыбнулся чародейке, потом сказал:
– Ты бы куколь не снимала. И хотя сюда редко кто заглядывает, не осмеливаясь тревожить покой святого старца Евсевия, все же…
Малфрида помогла ему полить грядки, потом они перекусили ломтем мягкого белого хлеба, запили его родниковой водой из протекавшего неподалеку источника. Вода была непередаваемо вкусной, хлеб тоже замечательный, жить можно было. Малфрида даже повеселела, болтала с Исаией о том, что его древлянский говор звучит, как у иноземца, что и не диво, учитывая, что большую часть жизни он прожил в чужих краях, да и по-гречески ему общаться уже привычнее. Потом келейник отправился в обитель, а Малфрида пошла гулять по острову. После долгого сидения на корабле в бухте Золотого Рога так приятно было пройтись, размять ноги, поглядеть с высокого берега на воду, удивительно лазурную и прозрачную, сквозь мелкое дрожание которой просматривалось дно.