Ведьма
Шрифт:
Слушая ее рассказ, многие на берегу сочувствовали несчастной. Мавка подле волхва даже всплакнула тихонечко, все шептала: до чего же люди злы. Зато, когда, окончив рассказ, юная Водяница потянулась к своему безобразному мужу, по толпе прошло веселье, все стали славить ее, поздравлять, желать веселого нового существования. Так и говорили: существования, а не жизни, некоторые плясать от радости начали, а русалки целовать-обнимать новоявленную подругу принялись. Только одна в стороне держалась, даже крикнула громко, что эта история не так жалостлива, как ее, когда печенеги похитили ее, владели по очереди, а потом еле живую бросили в Днепр-Славутич. Мавка-проводница, смеясь, пояснила волхву, что это прошлогодняя жена Водяного, еще не свыкшаяся с мыслью,
Правда, на недовольную русалку мало кто обращал внимание. В воздухе уже шумел ветер, неслись в последних закатных лучах листья и лепестки, где-то прогрохотал гром.
— Перун идет, Перун! — закричал кто-то, и это странно подействовало на окружающих. Словно некая энергия вливалась в них, они принялись скакать, кружиться, танцевать, целоваться… А там и спариваться начали.
Малк только глазами захлопал, как увидел, что Водяной стал брать свою довольную смеющуюся жену прямо среди озера на листьях — только вода заплескалась, расходясь кругами. А тут же и мавки забегали, засуетились, висли друг на друге, валились на траву. Русалки в воде спаривались. Кому не хватало пары, так ласкались. Вскоре и вовсе перестали следить, кто с кем. Один погожий парень-мавка сошелся с кикиморой, а проводницу волхва взял ни много ни мало пушевик корявый. Она так и села на его сук в раскоряку, лишь мельком взглянув в сторону Малка, да пожала оголенными плечиками: мол, не хотел раньше, так жди теперь.
Малк закрыл глаза, чтобы не видеть подобного буйства. Но плоть его напряглась, кровь ударами стучала в висках. «Меня ведь Никлот и Маланич предупреждали о подобном. Держаться мне надобно».
И все же не смог не глянуть туда, где была Малфрида. Там только мешанина тел, нагих торсов, голых ляжек. У Малка даже возникло желание присоединиться к толпе. А зачем? Может, отогнать хотел от Малфриды, может… чтобы самому…
Только белый Индрик-зверь не приветствовал подобного буйства, стоял себе тихонечко под елью, светясь в полумраке, и даже фыркнул, словно лошадь, когда одна легкая нявка закружилась подле него, даже взбрыкнул копытами, прогоняя.
И тут возле Малка будто земля дрогнула, тяжелые шаги послышались. Он быстро глянул через плечо… да так и застыл с открытым ртом. Уже, кажется, на что угодно сегодня насмотрелся, но такого…
Перед ним стоял огромный полуконь-получеловек. Голова, плечи, торс человечьи, а далее тело коня. Огромного такого коня, рыжего, с лохматыми бабками и пышным, развеваемым на ветру хвостом. Да и человеческая половина у чуда этого была могучая: мышцы так и выпирали под гладкой кожей, само тело крупное, а лицо… Таких лиц Малку видывать не приходилось: какой-то не здешней лепки, нос почти сливался со лбом, не имея переносицы, лоб высокий, с зачесанной назад гривой жестких рыжих волос, переходившей в шерстяной ремень по хребту… Это Малк разглядел, только когда чудище прошло почти рядом с ним, осторожно переставляя огромные копыта, даже не задев сидящего на земле волхва. И Малк обратил внимание на его глаза: вроде как со зрачками, но абсолютно белые, удлиненного разреза, особенно яркие на темном коричневом лице получеловека. И понял Малк, что перед ним кто-то невероятно древний, ибо знал, что такой взгляд, такие светлые очи бывают только у тех, кто веками пьет живую воду.
Полуконь-получеловек остановился совсем недалеко — Малк даже почувствовал исходящий от него запах лошадиного пота. Потом оглядел все происходящее, поднял голову и заржал. Жутко и громко, почти по-лошадиному но так странно было представить, что это ржание исходило из человеческой глотки.
— Китоврас прибыл! — прокричал кто-то, а затем со всех сторон полетело: — Китоврас, Китоврас!
Духи вмиг забыли о своей страсти, разомкнули объятия, будто страсть больше не горячила их кровь, и поспешили к чудищу. Он оглядывал всех сверху вниз, огромный, величавый, спокойный.
— Не поздненько ли любитесь, когда в любой миг Громовержец может стрелы начать метать.
— Да уж ждем, —
Тот фыркнул по-лошадиному. Сказал: мол, смотрите, как бы кого не задела молния. На что ответили: успеем разбежаться, до того как Перун нашлет грозу с молниями. Однако невольно поглядывали на низко нависшую тучу, с опаской поглядывали.
Но тут кто-то сказал, что еще есть время до дождя послушать рассказы Китовраса.
— А чего слушать, — без особого интереса произнес получеловек-полулошадь. Голос у него был низкий, глухой, но хорошо различимый. — Уже, кажись, рассказывал и как храмы возводил, и как летающие корабли запускал. Может, поведать о своей юности?
— Неужто и ты был когда-то юным? — спросили рядом, и Малк неожиданно узнал голос Малфриды.
Она стояла, обнимаясь с пригожим мавком, растрепанная, еще тяжело дышащая, на первый взгляд почти неотличимая от других лесных духов. Однако, едва посмотрев на нее, Китоврас резко отпрянул. Так резко, что теперь Малк еле успел увернуться от его лошадиных копыт.
— Кто пустил смертную? — почти прорычал Китоврас. — Как посмели?
— Погоди, погоди, Китоврасушка, — погладила его по боку примеченная ранее волхвом баба с красноватой грудью. Машинально отбросила цепляющегося за ее юбки старичка-лесавку точно от мошки отмахнулась. И добавила: — Девица эта не совсем человек. Она ведьма, причем такая, что ее служители-волхвы сюда допустили.
Малфриду подобное заступничество неожиданно развеселило. Она засмеялась, сверкнув белыми зубами. И смех у нее был такой живой, заразительный, человеческий… Малку вдруг пришло на ум, что она одна может так искрометно смеяться, что все веселье лесных духов кажется каким-то наигранным и блеклым по сравнению с ее радостью. К тому же, когда Малфрида смеялась, она становилась на редкость привлекательной. Недаром даже Китоврас шагнул к ней — только земля дрогнула от его поступи, — склонился к Малфриде, вглядываясь белесыми глазами.
— Смех людской… Запах людской… Как это сильно. Ох, давно же я не видел настоящего человека!
— Да не совсем она человек, — вновь подала голос прежняя баба.
«А ты сама-то кто?» — неожиданно подумал волхв и ощутил сильнейшее желание поговорить с незнакомкой да, сославшись на свое волховство, выведать все о Малфриде. Однако уже загудел трубный голос Китовраса, отвлекая его.
— Давно я не видел людей. Некогда жил я в иных землях, в иных краях… Сколько солнцеворотов промелькнуло для меня с тех пор, и вспомнить страшно. Но тогда мы — я и подобные мне — бегали по горным долинам табунами, угоняли у людей кобылиц, а люди охотились на нас со стрелами и дротиками, мы же нападали на них и разрывали на части руками. Это была настоящая война, от которой мы могли укрыться только вблизи священной горы Олимп… Так она называлась, кажется. Уже и припомнить трудно… Зато я помню, что подле той горы били источники живой и мертвой воды. Их пили священные существа, пили и боги. И нам ничто не грозило, пока со временем люди не стали терять веру в нас… Начали поклоняться Единому.
Окружавшие Китовраса духи при его последних словах сразу завопили, зашумели, кто испуганно, кто гневно. Гигантский полуконь молча, безо всякого выражения, смотрел на них, только чуть кивнул головой, соглашаясь с их возмущением и страхом. А когда они угомонились, поведал, как с приходом новой веры перестали бить чудотворные источники, а там и волшебные существа начали исчезать, гибнуть, умирать во сне, становясь землей и травой. Он же спасся лишь потому, что покинул те благодатные места, пошел искать лучшей доли. У него было чутье на чудесную воду, он отыскивал ее и продолжал жить, но теперь хоронился от смертных, которые все больше проникались новой верой. Но как бы он ни таился, новая вера распространялась все шире, и стоило кому-нибудь из почитателей единого Бога выйти к чародейскому месту, как чудеса кончались, теряла свою силу и вода. Китоврас же вновь переходил на новое место, пока не прибыл в эти края.