Ведьмаки и колдовки
Шрифт:
Тварь шипела.
Она видела выпуклые, прозрачные какие-то глаза Ядзиты, чуяла запах ее, сладкий аромат человеческого тела, тепло, от него исходившее, такое близкое, манящее.
И это тепло сводило тварь с ума.
Ей хотелось добраться. Забрать.
Впиться в неестественно белые, удивительной мягкости руки и глотать горячую сладкую кровь… желание твари было омерзительно.
И притягательно.
И сама Богуслава уже сглатывала слюну, не умея устоять перед чужим, но таким близким и понятным желанием.
— Некоторым
А Ядзита словно и не увидела. Касалась рук нежно, осторожно.
— И конечно, я видела бисерные вышивки, красота неимоверная… а еще лентами можно… у меня матушка великолепно лентами вышивала, дома еще остались, наверное… я же все больше крестиком. А здесь главное — приличную схему иметь… без схемы — сущая ерунда получается.
Тварь слушала.
Очарованная запахом, близостью жертвы, глазами ее, в которых отражалась она… и Богуслава видела это отражение.
Тело-шар и многочисленные членистые конечности, поросшие редкими волосками. Волоски шевелились; и Богуслава знала, что ими тварь видит.
Слышит.
Чует.
— Еще, конечно, важно, чтобы канва приличная была… и нитки. Ты не представляешь, до чего сложно достать хорошие нитки! — Ядзита не моргала.
А пальцы шевелились, сплетая шелковую сеть…
…и, наверное, будь тварь чуть поглупей, все бы получилось.
В последнее мгновение, когда сеть была готова, тварь отпрянула, вытолкнув перед собой Богуславу. И шелковое плетение соскользнуло с волос.
— Что за гадость? — Богуслава отбросила его.
Попыталась.
Сеть липла к пальцам и их же опаляла.
— Убери! — взвизгнула Богуслава.
Ядзита молча сняла нити и спрятала в широкий рукав.
— Тебе нужна помощь. — Она сказала это, глядя мимо Богуславы. — Попроси… пока еще от тебя хоть что-то осталось.
Тварь рычала.
И мелко судорожно вздрагивала. Пожалуй, она боялась?
Ядзиты?
— Ненормальная! — Страх твари передался Богуславе. И желание ударить по губам, и чтобы до крови.
— Мы все здесь в какой-то мере ненормальны, — весьма спокойно произнесла Ядзита, отступая к дверям. — Но тебе еще можно помочь. Если, конечно, ты сама этого хочешь.
Хочет.
Наверное.
Записку Лизаньке передали с букетом роз.
Розы были белыми, правда, в количестве всего-то дюжины, зато букет был украшен веточками аспарагуса и лентами.
Красиво.
И письмецо в белом конверте, сбрызнутом туалетною водой, крепкою, хорошей. Лизанька письмецо вертела, нюхала, любовалась… нет, открыть, конечно, открыла, но не сразу.
Перечитала трижды.
До чего ласковый он!
И слова-то какие находит! Приятно чувствовать себя
Лизанька вздохнула и, послание к груди прижав, испустила вздох, каковой самой Лизаньке показался томным. Нет, не нужны ей короли и королевичи. А вот любезный Себастьянушка, князь ненаследный… пока ненаследный, но Лизанька законы знает, даром что воеводина дочь, потому и представляет себе хорошо, что такое апелляция и протест. Конечно, Себастьян сам по себе не согласный протестовать, но ежели для будущих детей… нет, о детях она пока не заговаривала, справедливо полагая, что все в жизни должно быть по порядку.
Сначала любовь, потом свадьба и вояж, о котором она только-только думать начала, примеряясь, куда бы хотела поехать, ну и дальше уже, по возвращении на родину, как водится, дети… двое.
Или трое?
Лизанька пока не решила.
Она села было перечитывать письмецо в который уж раз, когда горничная заявила, что, дескать, к Лизаньке с визитом явились… визитеров Лизанька не ждала, а увидев папеньку, который с видом мрачным, насупленным расхаживал по дорожке перед Цветочным павильоном, вовсе не обрадовалась.
— Здравствуй, — сказала Лизанька и щечку для поцелуя подставила.
Сама же испытала… нет, пожалуй, не стыд, скорее уж смущение, поскольку выглядел папенька обыкновенно. Немолодой, обрюзгший, и лысый, и одет просто. Костюм из хорошего сукна, но куплен в лавке готовой одежды, тогда как людям высокого звания надлежит собственным портным обзавестись. И рубашки брать не в познаньском универсальном магазине по полтора злотня за дюжину, а у белошвеек заказывать… запонки вот хорошие: дорогие, с аметистами. Так и понятно, Себастьяном даренные.
— И тебе доброго дня. — Папенька против ожидания не стал в щеку целовать.
А хмурый какой…
Небось донесла хельмовка смуглявая… и чего наговорила?
А чего бы ни наговорила, Лизанька все отрицать станет. И вообще, эта папенькина акторка сама всяческий стыд потеряла! Небось собственное-то счастие упускать не собирается, хвост драный перед королевичем распускает…
— Ах, папенька! — Лизанька заулыбалась, делая вид, что безмерно счастлива видеть родителя. — Как я по тебе соскучилась.
— Неужели? — Евстафий Елисеевич вздохнул и, вытащив платок, отер лысину.
Жарко.
И в парадно-выходном костюме, выбранном супругой за исключительное качество и колер — темно-синий, в узкую лиловую полоску, — он прел. Пиджак давил в подмышках и на животе натягивался так, что при каждом движении ткань, та самая, исключительного качества, пусть и по сниженной цене, потрескивала. Евстафий Елисеевич в цивильном платье чувствовал себя крайне неуютно.
А может, не в платье дело, но в самом месте этом?