Шрифт:
Ведьмин век
Глава 1
Впервые за много дней Ивга позволила себе расслабиться.
Человек, все эти дни настороженно ее изучавший, наконец успокоился и даже расцвел. Какая-то ее шутка заставила его хохотать до слез, и, отсмеявшись, он потребовал, чтобы невестка перестала величать его «профессором Митецем», а звала как подобает – «папа-свекор»; Ивга расцвела в ответ и отправилась разводить костер посреди лужайки для пикников.
– …Чтобы сердушко хотело, а все прочее
Красное закатное солнце дробилось в высоких окнах ее будущего дома. Дома под красной крышей, где на фасаде – балкон, увитый виноградом и оттого похожий на этикетку старого вина. Подрагивал в высоте медный флюгер, и Назар топал через двор, неся под мышкой корзинку со снедью и постоянно что-то роняя – то полотенце, то ворох салфеток, то верткую картофелину.
Потом папа-свекор настроил мандолину; в репертуаре этого серьезного и уважаемого человека во множестве водились игривые, а подчас и фривольные песни. От хохота Ивга дважды уронила бутерброд в костер; папа-свекор поблескивал глазами и шпарил такое, отчего даже у Назара на щеках пробивался смущенный румянец.
Потом папа-свекор вдруг прижал струны ладонью, секунду помигал, глядя в костер, – и завел совсем другим голосом, что-то напевное и с длинным сюжетом, где морячка махала платочком с берега, а из моря ее окликала русалка с круглым зеркальцем в руке и гребнем в зеленых волосах, и обе они желали заполучить себе красавца капитана.
Назар улегся в траву, и голова его оказалась на Ивгиных коленях. Папа-свекор невозмутимо откупорил следующую бутылку, одним глотком отхлебнул полбокала и запел студенческую лирическую; Ивге захотелось подпеть. Не зная ни слов, ни мелодии, она по-рыбьи открывала и закрывала рот, когда в нежную мелодию вмешался шум далекого мотора.
– Кто-то едет, – сонно сообщил Назар.
Ивга напряглась. Она не любила ни новостей, ни перемен, ни незваных гостей, ни даже веселых сюрпризов. Тем более сейчас, когда она разомлела, расплавилась в своем счастье, будто шоколад в ладони, когда у нее нет сил, чтобы защищать свое хрупкое внутреннее равновесие. Новый визитер – агрессор, непрошенно вторгающийся в ее мир, где наконец-то, после стольких мытарств, наступили покой и порядок…
Очень хрупкий покой. Вот – далекий шум мотора, и покоя как не бывало.
Назар с сожалением убрал свою голову с ее колен. Поднялся, радостно ухмыльнулся профессору:
– Па, а у Клавдия новая машина? Зелененький такой «Граф», да?
Папа-свекор сразу же отставил мандолину:
– Клав?! Елки-палки… Ну, дети мои, будем веселиться до утра…
Ивга молчала. Нехорошо, если они заметят ее разочарование. По-видимому, приехал старый друг; по-видимому, его приезду следует радоваться. В конце концов, явление нехорошего, несимпатичного человека вряд ли привело бы папу-свекра в такой восторг. И Назар не стал бы ерничать у ворот, козырять сидящему за рулем наподобие дорожного гвардейца и кататься, как маленький, на железной отползающей
Папа-свекор взял мандолину наперевес:
– А вот сейчас, Рыжая, я тебя с выдающейся личностью… Рыжая, что с тобой?!
Зеленая машина неторопливо въехала во двор. Аккуратно и вежливо, будто живое и воспитанное существо, – но фары, прикрытые щитками, показались Ивге мутными глазами чудовища. Кусок бутерброда встал у нее в горле – ни проглотить, ни выплюнуть; из закоулков ее тела поднимались тошнота и муть. Она помнила это ощущение – но тогда, в первый раз, оно было неизмеримо слабее. Теперь же…
– Ивга, что с тобой?!
Назар уже тряс руку того, кто вышел из машины; Ивга видела только спину пришельца, обтянутую светлой рубашкой. Черноволосый ухоженный затылок, гладкий, волосок к волоску…
– Ивга, да что ты?..
– Замутило, – выдавила она с трудом. – Папа-свекор, извините, мне бы в дом… Прилечь…
Прямо перед ней оказались его встревоженные, подозрительные и одновременно радостные глаза:
– Рыжая?! Ты, что ли?.. Дедом я буду, нет?..
Назар уже вел прибывшего к костру; теперь Ивга могла рассмотреть смеющееся лицо нежданного гостя. Совершенно незнакомое. Нет, не его она видела в тот раз, нет…
Почуяв неладное, Назар перестал улыбаться и в два прыжка оказался рядом. От прикосновения его рук сделалось легче – впрочем, ненадолго.
– Извините. – Она вымученно растянула губы, стараясь смотреть мимо гостя.
А гость все еще улыбался. Кажется, сочувственно.
Назар взял ее на руки. Прижал к себе крепко, будто котенка; понес к дому, ошарашенно заглядывая в лицо:
– Ну, Рыжая… Или ты съела чего-нибудь, или… Ну, Рыжая… Слушай, а врача не надо?..
Она улыбнулась так успокаивающе, как только могла.
Он внес ее на крыльцо. Невзирая на протесты, втащил на второй этаж – легко, только ступеньки жалобно скрипнули; коленом открыл дверь в ее комнату, уложил на кровать и уселся рядом, не выпуская ее руки.
– Стыдно, неудобно… – Она прикусила губу.
Назар мотнул головой, стряхивая со лба жесткую челку. Ободряюще улыбнулся:
– Не бери в голову… Клавдий – свой человек…
Ивга вздохнула – глубоко, так, чтобы воздух дошел до самых пяток. Тошнота уходила, но лихорадочная дрожь оставалась. Бедный Назар; какая неожиданная получилась ложь. И как он искренне обрадовался… Она, выходит, зря морочила себе голову, и все эти слезы в подушку были тоже напрасно. Назар…
Она испытала прилив нежности, такой, что пришлось отвернуться и спрятать лицо в подушке. Нежность – и стыд. Потому что она невольно обманула, потому что причина ее сегодняшнего недомогания не имеет ничего общего с радостным ожиданием потомства…
– Рыжая, а?..
Она провела пальцем по синей жилке на его твердой мускулистой руке:
– Неудобно. Пойди к ним, скажи… Я сейчас оклемаюсь.
Он сглотнул. Снова спросить не решился; погладил ее по щеке. Встал, отошел к двери; вернулся снова. Поцеловал ее в макушку. Сорвался с места, беззвучно подпрыгнул до потолка и качнул тяжелую люстру, так что звякнули гроздья подвесок.