Ведьмино отродье
Шрифт:
Он шел, и Дауне постепенно менялся: выравнивался, ширился, все чаще попадались поросшие лесом долины, выгоны, пойменные луга. А он все шел на запад, огибая деревни, в которых люди, он боялся, закидают его камнями, обшаривая вверх-вниз речки в поисках мостиков и скотьих бродов, но шел и шел Даунсом на запад. Разыграйся непогода, он бы погиб, но один тихий день сменялся другим, теплые были дни, будто бабьим летом. И однако, хотя он не осознавал этого, он ослабел, с каждым днем его переходы становились короче.
Сегодня ему удалось одолеть милю, не больше, а день длился, будто
Не отдавая себе отчета, но влекомый теплом и запахом, он собрал последние силы и через кусты двинулся, спотыкаясь, на красный мерцающий свет.
Он услышал злобный собачий лай, и две тощие косматые твари метнулись прыжком к нему, мгновение — и он лежал, опрокинутый на спину, собачья — волчья? — лапа давила ему на грудь, к его лицу опустилась морда зверя, рычащего, приоткрывшего пасть, обнажив длинные белые зубы, а рядом другой зверь изготовился вцепиться Ловелу в глотку. Он услышал крик человека, услышал, как тот, пробираясь ближе, с треском ломал кусты, собаки — собаки-таки, не волки — были отпихнуты в сторону, и человек, опершись руками з колени, склонился над ним.
Человек что-то сказал, вроде, задал вопрос, но смысл слов не доходил сквозь высокий серебряный звон, наполнивший голову. Человек повторил сказанное — громче, но все равно слова к нему не пробились. Свет закружил колесом. Ловел слышал, что человек чертыхнулся, и почувствовал, как его подняли две сильных руки, он успел ощутить исходящий от человека, уже знакомый, теплый крепкий запах свиней прежде, чем звонкое кружение, объявшее его, вытянулось воронкой, в которую его стало засасывать — быстрее, быстрее. Во тьму…
А потом он различил согревающее алое полыхание костра и обступивший запах свиней. Он лежал, щурясь на пламя, но мало-помалу мир обрел очертания: свинопас, на корточках, колдовал у костра на д чем-то в жестянке, собаки, теперь не похожие на волков, смирно сидели от него по бокам, свесив бахромчатые языки, а дальше, меж деревьев, сгрудились спящие свиньи.
Он острожно, чтобы голова опять не пошла кругом, пошевелился. Человек повернулся к нему.
— Чуток лучше?
Ловел кивнул. Он не боялся этого человека.
— И голодный, а?
Ловел на миг призадумался, потом в другой раз кивнул.
— Не немой же — вдобавок ко всему прочему?
Ловел, собравшись было качнуть головой, остановил себя.
— Нет…я… я… — Язык во рту, одеревеневший, не слушался. — Я не немой.
— В бегах никак? — напрямик спросил человек, помолчав.
— Нет, я… заблудился.
Свинопас пропустил его слова мимо ушей.
— В бегах — и давненько, как на тебя погляжу. Худо это, сам знаешь,
— Нет! — Ловел с усилием сел, а свет заскользил, закружился. — И ты меня не заставишь, я не скажу, где деревня!
— Ну-ну, после решим, — проговорил свинопас, снял с огня жестянку, налил густой, комковатой овсяной каши и деревянную плошку, протянул Ловелу. — Заправляйся и эту ночь у костра спи, чего уж там.
Ловел съел теплую кашу, напитанную, как все тут, запахом свиней, и опять лег под ветхую мешковину, которой его прикрыл пастух.
Поначалу он провалился в сон, глубокий, тяжелый, но с течением ночи заметался, завертелся, стал пробуждаться чаще и чаще — то горя, то в ознобе, а то мучаясь вместе от жары и от холода. И когда пришло утро, и свиньи, собаки, пастух разом поднялись, странное ощущение, что все кругом ему грезится, еще сильнее овладело Ловелом, и он не мог решить, сам он был там или же нет.
Свинопас гасил костер.
— Ну запутал, — ворчал он. — Я не стану мешать тебе, иди, и дурак я буду, коли скажу кому, хоть и спросят, что видал тут прохожего, но не годится тебе блуждать по лесу и валиться замертво где ни попадя, это ж ясно.
Ловел молчал. Он почти не имел власти над мыслями в своей грезе, еще меньше власти имел над словами.
— Вот беда, а все равно я должен переправить тебя к отцам в монастырь, чтоб выходили, — говорил свинопас. — И лучше времени не терять. — Он уверился, что загасил костер, и теперь давал наказ псам — будто людей, просил присмотреть за свиньями, которые уже разбрелись и взялись за свое занятие — выискивать, рыть желуди день напролет, он наказывал псам сторожить их, пока сам не вернется, а если хоть одна заблудится, он сторожам хвосты грозился поотрывать. Потом обернулся к Ловелу.
— Ну, давай двигаться. Сможешь идти?
Ловел смог, но только потому что лесной настил из прогнивших листьев под ногами был мягок — все равно что туман.
— Держись, чертёнок! — воскликнул не без сочувствия свинопас и подхватил его под руку.
Ковыляя, подерживаемый крепкой рукой свинопаса, Ловел смутно отмечал, что лес кончился, что теперь они ступили на скотью тропу, похожую на ту, которая вела от пастбищ к его родной, когда-то, деревне, только эта была не такой крутой, была месивом простой размокшей земли, а не известняка. Ноги его, сразу же заскользив, подогнулись, он упал, свинопас хрюкнул себе под нос, как какая-нибудь его питомица, и поднял Ловела на ноги.
— Нет, пожалуй, быстрее будет мне тебя донести, да и весишь ты не больше молочного поросенка.
Ловел закрыл глаза. С закрытыми глазами стало полегче, когда не надо было смотреть, куда ведет путь, и на какое-то время перед ним плыла только тьма, и его только покачивало. Открыв глаза, он увидел, что пастух вступил с ним под арку ворот, а дальше он увидел высокие строения: никогда Ловел не видел подобных, особенно — башни, из самой их середины взмывавшей в небо, будто желая подставить небу свои крепкие плечи. На высокой башне забил колокол, и его отзвуки-стрелы слетели и зачертили ласточками у Ловела в голове.