Ведьмино отродье
Шрифт:
И исподволь — Ловел не очень-то осознавал это, — но в нем пробуждались прежние знания и прежнее умение, воспринятые от бабушки: нежность рук, способных выпестовать зеленый росток, чтобы он зацвел и отплатил сторицей, необычайная сила рук, способных врачевать больное тело.
Заканчивался первый год его старательных трудов на аптекарском огороде, когда у Ловела появился свой пациент.
Однажды он выпалывал сорняки на огороде — один, потому что брат Джон с монахами пошел к вечерне. До него, за работой, слабо доносилось преодолевавшее мощные стены церкви их песнопение. С внешнего двора послышался стук лошадиных копыт
Посреди двора он увидел телегу с сеном: лошадь в упряжи артачилась, подавая назад. Рядом с телегой окруженный группкой людей Храбрец взвизгивал и взвизгивал от боли, недоумения и пробовал встать на трех лапах.
Из конюшни прибежал Хардинг, а люди говорили все разом:
— Прямо под колеса кинулся!
— Я всегда знал — носится он за этой кошкой, ох, на беду!
Перекрывавший другие, слышался голос Жеана:
— Сломана лапа. Стукнуть его камнем по голове и кончено.
Ловел вглядывался в их лица, в лицо Хардинга, особенно, — в это лицо. Он закричал:
— Нет! Подождите!
И мгновенно оказался в середине группы, пробившись к Храбрецу, теперь затихшему, присевшему на трех лапах с горестно поникшей головой и жутко, неестественно вывернутой правой передней лапой.
— Подержать бы его, Хардинг, — обратился он к конюху и неуклюже опустился на здоровое колено, вытянул руку, погладил пса.
— Ну-ну, дружок. Дай, Храбрец, я посмотрю.
Старый вояка, не проронив ни слова, присел, прижал пса к ногам, а Ловел поглаживая его большую поникшую голову, потом шею, потом рука Ловела осторожно спустилась к поврежденной лапе. А столпившиеся вокруг люди переглядывались, усмехались, пожимали плечами и удивленно, с интересом рассматривали Горбуна, который один из монастырской братии вдруг подчинил себе ход вещей и будто обрел право приказывать им.
— Осторожней, укусит! — сказал кто-то.
— Меня не укусит. Он умный, и он понимает, что я хочу помочь. Рука Довела теперь нащупала место, под пальцами была сломанная кость. Храбрец с носа до хвоста дрожал, но не издавал ни звука и, конечно же, не пробовал укусить. Ласково разговаривая с Храбрецом, Ловел очень бережно и осторожно ощупывал перелом. Казалось, руки у него зрят, будто глаза, и все отмечают, и это было так удивительно. Потом Ловел поднял взгляд на Хардинга.
— Чистый перелом, без осколков. Соединить бы концы поломанной кости и удержать их так, сколько потребуется, поправили б лапу.
На обветренном опечаленном лице вояки читалось сомнение.
— Разве сможем? Не хочу, чтоб старина мучился. Да еще понапрасну… Ловел мгновение молчал. Он, он и никто другой под взглядом прекрасных собачьих глаз цвета темного янтаря, ощутив вдруг влажный теплый язык, лизнувший его руку, решал: сможет ли он на самом деле срастить поломанную лапу или поступит милосерднее, если позволит Хардингу взяться за
— Да, сможем, — произнес он, наконец. — Я уверен, что надо попробовать, — даже если ему достанется мук. Хардинг, пожалуйста, дай я попробую.
Хотя он сам еще этого не сознавал, в нем обнаружилась необыкновенная новая сила — в момент, когда он коснулся покалеченного существа. Сила человека, делающего свое дело и точно знающего, что он делает.
Хардинг посмотрел на пса, потом опять поднял взгляд на мальчика и кивнул.
— Говори, что я должен делать.
— Держи его и не давай ему двигаться, — сказал Ловел. А потом обратился к кучке людей вокруг: — Мне нужны прямые ветки и тряпки. Много тряпок, порванных на узкие ленты.
В его голосе слышалась удивительная новая сила. Кто-то рассмеялся, бросил:
— Внемлите отцу лекарю!
Однако ветки и тряпки все равно были принесены. Он выбрал три самых подходящих ветки — тонких, но крепких — и чьим-то ножом укоротил их до нужной длинны, потом, пока Хардинг поддерживал поломанную лапу, стал привязывать ветки к лапе разорванными на длинные лоскуты тряпками, чтобы соединить осколки кости. Ловел с большой осторожностью накладывал повязку, зная, что если она будет слишком тугая, лапа Храбреца омертвеет, ведь жизненные соки не смогут питать лапу, а если будет слишком слабая, обломки окажутся незакрепленными и кость не срастется. Он так сосредоточился на своем занятии, наморщив лоб, кусая губы, что совершенно забыл о стоящей вокруг группке людей и даже не знал, что после вечерни двое-трое монахов появились из больших западных церковных врат, подошли, чтобы выяснить причину шума на внешнем дворе, и что один из них ненадолго задержался и наблюдал за Ловелом, когда другие уже вернулись в клуатр.
Завязав последний узел, Ловел присел, откинул волосы со лба и взглянул на окружающий мир, о котором вспомнил только теперь.
Он сказал:
— Надеюсь, повязка подержится, но надо смотреть, чтобы Храбрец не грыз тряпки. Я пойду, попрошу отца лекаря, пока он не в трапезной, может быть, даст немножко настойки окопника, и мы подольем Храбрецу в теплое молоко.
Храбрец любил молоко, но никто бы не стал его угощать, он молоком тайком лакомился из ведра, думая, что не видят. Ловел считал, что пес проглотит, если подмешать к молоку.
Хардинг кивнул.
— Я отнесу его обратно в конюшню, ему будет лучше всего в своем углу.
Ловел нашел в аптекарской при лечебнице брата Питера, отмерявшего сироп от кашля для брата Годуина, и горячо изложил ему просьбу.
— Переломанная лапа? — воскликнул брат Питер, ставя мензурку. — Какая печальная весть, какая печальная! Чудесный дружелюбный зверь, да-да, и всегда такой благочинный, едва только забредет в церковь, — будто душа христианская. Окопник? Да, мы смогли б уделить…
Сухой голос брата Юстаса раздался с порога внутренней комнаты:
— Брат Питер, позвольте напомнить вам, что ничего из аптекарской не может быть взято без моего ведома.
— Конечно, конечно… Я бы прежде всего испросил вашего разрешения… — виновато начал брат Питер и смолк. А другой продолжал говорить своим дребезжащим голосом:
— Лекарства на этих полках предназначены для мужчин, женщин, детей — не для грубых тварей, как бы по-христиански они себя ни держали в церкви, преследуя кошку из конюшни почти до алтаря.