Ведьмино отродье
Шрифт:
— Это была свеча или карманный фонарик? — спросил Кеан.
— Ни то ни другое, сэр; гораздо бледнее, вроде светлячка, только поярче. Я обошел кругом и подергал дверь — было заперто. Потом я вспомнил про вход с другой стороны и прошел по тропинке между оранжереями и оградой, поэтому света мне не было видно до тех пор, пока я не оказался у двери — уже отпертой! Внутри было душно и очень жарко…
— Естественно, жарко, — вмешался Сондерсон.
— Я имею в виду, было гораздо жарче, чем положено. Как в печке, и чем-то воняло…
— Чем? — спросил доктор. — Можно поподробнее?
— Извините,
— Продолжайте! — сказал Кеан.
— Я прошелся по первой теплице, но ничего не увидел. Она лежит в тени ограды, поэтому не освещается луной. Я уже собирался отправиться дальше, но мне померещилось лицо.
— Что значит «померещилось»? — рявкнул мистер Сондерсон.
— Это значит, сэр, что все было так страшно, так странно, что я не мог поверить, что оно настоящее, кстати, поэтому я и молчал. Оно было похоже на лицо джентльмена, которого я встречал здесь, на мистера Феррару.
Доктор подавил возглас.
— Но в то же время и не похоже. Даже больше похоже на лицо женщины — очень плохой женщины. На него падал синеватый свет, но я не понял откуда. Кажется, оно улыбалось, а горящие глаза смотрели прямо на меня, — Кромби замолчал и растерянно потер лоб. — Ничего больше не видел, только это лицо, да так низко, как будто человек полз по полу, а сзади — длинный стебель.
— Ну, — сказал Кеан, — и что же вы сделали?
— Убежал! — признался садовник. — Если бы вы видели то жуткое лицо, то поняли бы, как я перепугался. А у двери я оглянулся.
— Надеюсь, ты не забыл закрыть ее за собой, — прорычал Сондерсон.
— Не обращайте внимания, продолжайте, — вмешался Кеан.
— При входе я закрыл за собой дверь, да, сэр, но когда я собирался открыть ее опять, я быстренько поглядел назад, а лица уже не было! Я вышел и, пока брел по лужайке, все думал, стоит ли вам рассказывать об этом, но тут мне пришло в голову, что я не обратил внимания, торчал ли в двери ключ.
— Вы вернулись проверить? — спросил Кеан.
— Очень не хотелось, — сознался Кромби, — но я пошел туда…
— И?
— Там было заперто, сэр!
— Поэтому ты подумал, что у тебя разыгралось воображение, — мрачно сказал Сондерсон. — По-моему, ты не ошибся.
Доктор Кеан опустился в кресло:
— Все в порядке, Кромби, достаточно.
Садовник, пробубнив «Спокойной ночи, джентльмены», повернулся и вышел из столовой.
— Почему тебя это волнует, — поинтересовался Сондерсон, когда дверь закрылась, — в такое-то время?
— Не бери в голову, — устало ответил доктор. — Я должен вернуться на Хаф-Мун-стрит, но через час опять буду здесь.
Больше не сказав ничего, он встал и вышел в коридор. Там он постучал в дверь кабинета — Роберт тут же открыл. Слова были излишни: в лихорадочно блестящих глазах молодого человека горел вопрос. Доктор положил руку на плечо сына и хрипло произнес:
— Не буду зря обнадеживать тебя, Роб. Я возвращаюсь домой и хочу, чтобы ты отправился со мной.
Роберт отвернулся и громко застонал, но отец схватил его за руку, и они вместе покинули этот дом теней, сели
Глава 24. Цветение лотоса
Доктор Кеан вошел в библиотеку и зажег лампу на большом столе. Сын стоял в дверях, скрестив руки на груди и понурив голову. Доктор сел, не сводя с него глаз. Неожиданно Роберт заговорил:
— Возможно ли, возможно ли, сэр, — его было едва слышно, — что ее болезнь каким-то образом связана с орхидеями?
Отец задумчиво нахмурился:
— Что конкретно ты имеешь в виду?
— Орхидеи таят много загадок. Их привозят из мест, славящихся необычными и страшными заболеваниями. Разве не могут они быть связаны…
— С распространением заразы? — закончил за него доктор. — Именно об этом я и думал: конечно, могут. Но пока подобных случаев зафиксировано не было. Хотя сегодня вечером я кое-что узнал…
— Что узнали, сэр? — Роберт очень заинтересовался, даже шагнул к столу.
— Пока не скажу, Роб. Мне надо подумать.
Он поставил локоть на стол и оперся о руку подбородком. Профессиональное чутье подсказывало ему, что нужно что-то делать, иначе Майра умрет в течение четырех часов, а что именно, не знали даже самые искусные лондонские врачи. С чем-то похожим он уже сталкивался, но вспомнить не мог. Дикое предположение сына о связи цветов и болезни пробудило какие-то ассоциации и одновременно напомнило о рассказе садовника Кромби и об Энтони Ферраре. Он чувствовал, что в окружающей его тьме затеплился огонек, но пока не было ясно, в каком направлении следует искать. И вот Роберт беспокойно мерил шагами просторную комнату, а доктор сидел, оперевшись на руку, и пытался ухватить ускользающее воспоминание: стрелки часов уже переползли за полночь, по капле из Майры Дюкен уходила жизнь, а он по-прежнему не понимал по какой причине.
И вот где-то вдалеке один раз ударили куранты — осталось лишь три часа!
Роберт начал нервно бить кулаком правой руки о левую ладонь. Отец не пошевелился, лишь между бровями залегла глубокая морщина…
— Боже мой! — доктор вскочил и принялся лихорадочно шарить в связке ключей.
— Что, сэр? Что?
Брюс отпер ящик письменного стола и вынул оттуда толстую рукопись, написанную мелким и чрезвычайно аккуратным почерком. Он положил ее под лампу и начал быстро переворачивать страницы.
— Надежда есть! — взяв себя в руки, спокойно сказал он.
Роберт обошел стол и склонился над плечом отца:
— Почерк сэра Майкла Феррары!
— Его неопубликованная книга, Роб. Мы собирались закончить ее вместе, но смерть забрала его, а я, еще раз все просмотрев, возможно, из-за предрассудков отказался обнародовать ее. Вот!
Доктор поставил палец на аккуратно сделанный набросок, служащий иллюстрацией к тексту. Он явно представлял из себя копию древнеегипетского рисунка. Несколько жриц с волосами, туго заплетенными в толстые косы, стояли перед служителем храма, а в руках тот держал ножницы. В центре изображался алтарь, на нем — ваза с цветами; справа находились мумии — их было столько же, сколько жриц слева.