Ведьмочка для художника, или Возвращение в Мир Мечты
Шрифт:
Но вот спираль на минуту сворачивается, и я мчусь с надеждой на скорую встречу, и тело моё полно энергии.
Наконец, я добралась.
Окраина Города Мечты. Невысокое покосившееся здание с забитыми наглухо окнами, полустёртая надпись краской.
Я без особой надежды подёргала дверь. Закрыто.
А чего я ждала? Что меня встретят с распростёртыми объятиями? Что я брошусь ему на шею, а он примет меня спустя эти годы и мы будем жить долго и счастливо?
Глупо. Да, глупо, но что мне-то теперь делать? Как вернуться домой? Куда возвращаться? Ни там, на Земле, ни тут я никому не нужна. Начать жизнь
Тут я поняла, что снова вонзаю ногти в ладони, пытаясь сдержать слёзы. Я выдохнула, расслабила пальцы и огляделась.
Напротив заброшенной мастерской располагалось кафе. Что мне было терять? Унизительно я себя чувствовала, будто меня предали, а всё-таки хотела увидеть его. Вдруг что-то случилось? А с чего бы ещё закрывать мастерскую, о которой столько мечтал, и уезжать?
Я зашла и спросила, не знают ли они, куда подевался художник.
Официант даже не взглянул на меня, и я хотела уже уйти, но тут услышала:
— Такой ещё с чёрными волосами? Вечно заляпанный краской, да? У него пёс ещё такой, с хвостами двумя? — уточнил сморщенный, как пересоленный огурец, старичок за столиком.
Я кивнула.
— Так он, дочка, уж год назад уехал. Давно это было. Я тогда, помню, вот здесь вот и сидел, а гляжу из окошка: авоськи взял какие-то, деревяшку здоровенную, мольбертом её ещё зовут, а...
Я не стала дослушивать. Год назад. Мирянский год назад. Это значит, что прошло ровно девять земных лет, что он уехал почти сразу после того, как я вернулась.
В груди зияла громадная пустота, в которой выл ветер, выписывая головокружительные виражи, напевая о тоске и боли. Ещё немного, и я разорвусь под его напором, и я взмою в небо, чтобы уйти от одиночества и тоски.
Я опять шла вдоль знакомых, совсем не изменившихся улиц, вдыхала запахи тортов и кофе, жареных овощей и мяса, и эти ароматы сбивали меня с мыслей.
«Где его искать?» — думала я, еле отводя взгляд от уличных кафе, от столиков, на которых лежали тарелки с пирожными, политыми сгущёнкой или карамелью, а рядом — белые чашки на блюдцах с золотистой каёмкой.
Мир Мечты не рад таким, как я, он огромен и опасен. И так аппетитно пахнет! Он почти незнаком мне, но всё-таки я отыщу Артура.
— Мирослава? — сказал кто-то, и я резко обернулась.
Глава 5. Артур. У моря Надежды
Он вздрогнул и проснулся от удара часов. Спустился, поел и по привычке пошёл к морю.
Чайки парили над волнами и громко кричали, радуясь утру и словно призывая Артура полетать вместе с ними. Но ему не хотелось ни полётов, ни вообще чего бы то ни было. Все мысли крутились вокруг Миры. Ведь завтра ровно девять земных лет. Столько прошло с их расставания.
Все эти годы, все эти дни и ночи Артур корил себя за то, что позволил Мире уйти, но всякий раз оправдывался, что поступил правильно. «Надо лишь подождать: рано или поздно она снова будет здесь. Но это бесконечное ожидание… и что, если на этот раз она всё забудет?» — думал он и расхаживал по берегу, сжимая в руке старый хронометр,
Весь день он то пытался писать картины, то слушать голос моря, то читать. Потом снова шёл к морю, возвращался в пустой холодный дом, метался по нему и выходил к берегу. Он не мог найти себе места. Когда беспокойство наросло и захватило его, Артур вдруг понял, что должен ехать немедленно. Что именно завтра он встретит Мирославу.
Сам не зная почему, он не сомневался в этом ни секунды. Словно кто-то подсказал ему, кто-то толкнул и направил.
Он купил билет.
И вот в тесном вагончике, сжимая хронометр, Артур мчался к столице, вспоминая, как приехал сюда год назад.
***
В тот день он долго слушал прибой, до рези в глазах смотрел за горизонт и всё думал и думал о двух страстях — к Мирославе и к искусству.
Одной страсти не суждено выйти наружу, ей никогда не проявиться, а вторая… Да, она заглушает боль, уносит в далёкие миры, на самую Землю, где живёт его муза, где изо дня в день встает солнце и освещает её рыжие курчавые волосы, которые ему никак не передать на холсте — слишком мало он о них знает, не вдохнул он их запаха, не прикоснулся губами к этим завиткам — теперь ему не нарисовать их в полном огненно-ветреном величии, что обрамляет лик его любимой.
Артур думал и о даре художника — да и есть ли у него этот дар на самом деле? — от которого нет никакого толка. Вспоминал о работе в Библиотеке, из которой его позорно выгнали.
Волнами накатывали мысли и разбивались в пену морскую, и новый вал захватывал его, и в этих потоках сливались и тревога за Сириуса, что покинул его, и невыносимое одиночество, и мысли о смерти, что в других мирах — новая жизнь. И сидел так Артур де Вильбург у шумного моря, взирал на него и ждал то ли ответа на что-то, то ли просто поддержки.
Вот тогда-то море и поведало ему одну свою историю.
***
Давным-давно усталый и измождённый путник наткнулся на огромный водоём, блестевший под светилом. Странник до того измучился жаждой и зноем, что не думая погрузился в воду и глотнул её.
Но была она до того солёной, что он весь сморщился и пошёл прочь от моря просить у местных обычной воды. Но стоило чуть отойти, как силы влились в усталое тело, жажда отступила, пропал и голод, и снова он был готов идти на самый край света, куда и держал путь.
Спросил он тогда у местных, что это за целительная влага. И сказали ему, что испил он слёзы живых, плачущих по усопшим. Воды эти пропитаны болью, но стоит пригубить их, как собственные беды слабеют, словно притягиваются слезами несчастных. И становится светло и чисто на душе, и вера во всемогущую силу добра вновь возвращается.
С тех пор зовут этот водоём морем Надежды.
***
Артур тоже испил этой воды в первый день, но легче ему не стало, ведь он не верил в легенды.
Он вообще ни во что не верил и отличался ото всех, кто жил здесь, всегда сторонился местных, которые напоминали ему огромных чаек. Они расхаживали по берегу в белых костюмах, почитали книги и кофе. Это совсем не плохо, но Артуру они казались какими-то ненастоящими, словно приехали на курорт всего на пару недель, чтобы отдохнуть, но так и завязли, погрязли в болоте лености и мнимой тщетности бытия, из которых и не желали выбираться.