Ведьмы цвета мака
Шрифт:
Как ни странно, но на пороге стоял не ангел смерти и не ушастый гуманоид, а её сестра Зина, одетая в фиолетовый костюм и сапоги, отороченные мехом, в ушах у неё болтались золотые кольца. Она тащила три пакета и широко улыбалась.
— Ну и видок! Ты бы лучше кольцо в нос засунула. Тётка с рынка! Сними сейчас же!
Зина схлынула с лица, розы на её дивном костюме побледнели и завяли, она, отступив назад, спросила старушечьим голосом:
— А костюм?
— Что костюм? Да и костюм тоже. Не могу на тебя смотреть, глазам тошно. Наташа тоже хороша,
— У тебя телефон всё время занят.
— Я работала.
— Я по тебе соскучилась, — оправдывалась Зина, и вдруг её взгляд упал на полку, где стоял синий косметический цилиндрик. — Ой, новая помада. Можно? — совершенно позабыв о своём смущении, спросила Зина и тут же врезалась в Марину мощным бедром. В следующую секунду её большие с добродушными ямочками руки схватили помаду.
— Нельзя! — гавкнула Марина.
— Жалко? — стуча своими густо намазанными ресницами, спросила Зина.
— Брезгую.
— Мы же родные.
— Не люблю общежитие. Забирай себе.
Зина на секунду окаменела, не веря собственным ушам, она таращила глаза и раздувала ноздри, что придавало ей сходство с яхтой, которая на всех парусах несётся обратно в гавань. Наконец, так и не найдя в себе силы издать человеческий звук, она спрятала помаду.
— Пошли на кухню. Там чего? — Марина указала на сумки.
— Пирожки с мясом, бульон и рисовый салат.
— Понятно, почему ты такая толстая.
Зина пропустила мимо ушей замечание Марины.
— Кому звонила?
— Бывшим швеям.
— Зачем?
— Хочу нанять обратно. Я сняла соседнее помещение, которое уже ремонтируется.
— Как? Ты ничего не рассказывала.
— Не люблю болтать.
— И зачем тебе это надо? Всё равно ничего не получится, столько раз не получалось.
— Что?
— Зачем всё это? Расширять производство, новые швеи, ремонт в соседнем помещении?
— А ты зачем накрасилась?
Зина ничего не ответила.
— Для Ивана? — Марина ухмыльнулась.
— Дура!
— Так бери, я не против.
— Какая же ты всё-таки дрянь!
Зина зашевелила губами, словно подбирая неприятные слова, но её рот так и остался оскопленный молчанием. Зина с яростью подняла на свои толстые ноги своё толстое тело и зашагала по кухне, всё больше сокращая пространство между собой и сумкой, пока наконец этот промежуток не свёлся к рывку вытянутой руки, Зина, обречённо пыхтя, вытащила помаду.
— Да чего ты! Я же пошутила.
— Что ты всё из себя выкорёживаешь! Вышла бы замуж!
— А дальше что?
— Родила.
— Слушай, переспи с Иваном и роди мне ребёнка, буду очень благодарна!
— Боишься испортить фигуру, превратиться в бегемотиху с отвислыми сосками и растяжками на животе. Всё равно твоему расчудесному телу недолго осталось красоваться, скоро придёт старость и повиснет на тебе. Даже на рождение детей тебе лень себя тратить! Всё носишься, гонимая мечтами.
— Пиздец, как красноречиво! Только я себя вообще не трачу! Я себя
— Для потомства? Всё тебе покоя не даёт идея спасения человечества? Как спасать будешь? Красотой? Тряпками?
— Красота разная бывает. От красоты люди лучше становятся.
— А почему же ты такая сука?
— Потому что большая машина много гадит, а маленькая мало. Только посредственности никому не мешают, всем по душе. Вот поэтому ты у нас душечка, а я сука.
Зина стала цвета тёртой свеклы, от волнения она опрокинула стакан с водой. Вода гулко капала на пол и не растекалась. В кухню вошла тень, размытая от усталости, за нею плёлся Иван — он едва передвигал ногами, руки были обтянуты резиновыми перчатками. Иван закрыл глаза, его обступила темнота — крикливая, грозящая злыми лицами и потрясающая кулаками, в которой метались две женщины и наотмашь били друг друга. Иван заткнул уши, чтобы не слышать расхристанных фраз.
— Какая же ты всё-таки неуклюжая толстуха! — донёсся до него голос Марины, Зину выплеснуло из кухни, и она, продолжая орать и плакать, выбежала на лестничную клетку.
— Что у вас происходит? — спросил, очнувшись, Иван.
— Ты с ней спал? Ну, что ты на меня уставился? Скажи, делал такие неловкие движения — вперёд, назад, потом глаза закатываешь и стонешь.
Марина бросилась к нему и начала стягивать перчатки.
— Мне с тобой тяжело! — тихо сказал Иван, мышца вокруг его левого глаза болезненно сократилась, ему стало неприятно от запаха, который исходил от Марины, — арбузный, звенящий аромат, смешанный с злобной вонью, с сучьей истерикой, он мотнул головой.
— Со мной всем тяжело! Мне самой с собой тяжело. — Она оттянула перчатку так сильно, что резина не выдержала, и палец оторвался. Впервые Ивану захотелось стукнуть её по этому расползшемуся лицу, которое с утра было таким милым, а сейчас на нём появился какой-то налёт внутреннего разложения. И это теперь, когда он так близок, когда ему необходима её поддержка, когда ему нужна уютная женщина и забота…
На следующий день как ни в чём не бывало Марина сидела за своим рабочим столом и, сжав зубы, цедила зелёный чай. Сплюнув чаинку, она с интересом посмотрела в чашку. Разбухшие листики, кружась, опускались на дно. Она полистала старый, похожий на увядший кочан капусты журнал. Раздался стучащийся голос Нины:
— Там пришли, — услужливо, словно приклеиваясь к подошвам Марининых ботинок, доложила Нина.
Марина поморщилась, ей не нравилось, когда люди в её присутствии теряли чувство собственного достоинства, хотя она должна была отдавать себе отчёт, что в случае с Ниной она сделала всё, чтобы разрушить хлипкую конструкцию её самомнения.
— Тише, Наташа спит.
На раскладушке лежала девушка, укрытая юбкой, купленной в институте Ивана, во сне она тяжело ворочалась, словно завязая в обрывках видений, пугаясь в них и уходя всё дальше от реальности в глубь душного кошмара.