Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2

Соловьев Константин Анатольевич

Бж-ж-ж-жззз-з-з… Бжжж-жж-з-ззз-з-з…

Сидя на полу, она не могла видеть, что происходит внутри ящика, но отчего-то удивительно легко представила.

— Блядская срань, — пробормотала Барбаросса, хватая онемевшими губами воздух, — Триждыблядская рваная сраная дрянь…

Ты сама позвала монсеньора Цинтанаккара в гости, Барби. Может, не так изысканно, как принято приглашать приличного господина, используя не совсем те выражения, что приняты в обществе, но…

Ты пригласила его. Полагая, что, вырванный из твоего тела, он утратит значительную часть своей силы. Точно заноза, которую вырвали щипцами из пальца, превратившаяся из отравленного жала в безобидную деревяшку.

А ведь Лжец неустанно твердил тебе, до чего это скверная тварь. Злобная, хитрая, бесконечно опасная…

Эйсшранк тревожно загудел. То, что находилось внутри него, желало выбраться наружу, но не могло протиснуться через отверстие, ставшее слишком узким для него. За этим зловещим гулом Барбаросса отчетливо слышала хруст промороженного мяса и треск костей. Кошачьи кости тонки и не созданы для серьезной нагрузки, несвежее кошачье мясо, пролежавшее несколько недель в морозильном шкафу, не лучшая материя, но этот треск звучал чертовски паршиво.

Вкрадчиво. Пугающе. Жутко.

Ему потребуется совсем немного времени, чтобы разорвать херов ящик, выбравшись на свободу, подумала она. Если он еще не сделал этого, то только потому, что еще не свыкся толком со своим новым телом, как человек не сразу свыкается с новым камзолом, сшитым умелым портным по фигуре, но с непривычки еще немного жмущим в плечах и талии…

Эйсшранк заскрежетал, содрогаясь, точно исполинское стальное яйцо, сокрушаемое изнутри нетерпеливым птенцом. В его сверкающих полированных боках, выгнувшихся буграми, открылись стремительно расширяющиеся щели, сквозь которые наружу хлынули облака ледяного пара. Внутри этих облаков, судорожно извивающиеся и трепещущие, метались крохотные демоны, обитатели эйсшранка. Лишившиеся своего убежища, исторгнутые в ядовитую для них атмосферу с облаками пара, они шипели и быстро растворялись в лужах на полу, сами превращаясь в слизкую грязь.

Долго не продержится, прикинула Барбаросса.

Она и сама ощущала себя так, точно по ее потрохам мечутся своры перепуганных духов, ища убежища и укрытия, отчаянно пытаясь где-то спрятаться. Они скользили сквозь пустотелые кости, оставляя внутри морозный холод, ввинчивались в желудок, скоблили изнутри до рези легкие.

Беги, истошно молили они, тоже превращаясь в липкую грязь, скапливающуюся где-то в обожженных почках, беги, крошка Барби, спасайся, пока есть возможность. Тебе нужно только вскочить на ноги — и половина дела сделана. Два коротких прыжка — и ты уже у двери сарая. Полминуты — и ты на пороге Малого Замка…

Кандида все еще торчит на своем позорном посту на подворье, изображая караульного. Цинтанаккару она ничего не сделает даже если у нее под рукой окажется батарея из кулеврин, а не дедушкин мушкет, но, по крайней мере, поднимет шум. А там уж и поспеют сестры. Нерадивые Саркома с Гарротой, все еще со швабрами в руках, рыжая сука Гаста, осоловевшая от вина, грубо разбуженная и сама злая, как все демоны Ада, Каррион со своей боевой рапирой наперевес…

Барбаросса стиснула зубы, глядя как несчастный эйсшранк, сотрясаемый ударами, ходит ходуном, а его стальные бока трясутся, выгибаясь изнутри — точно деревянная кадка, распираемая чудовищным давлением подходящей квашни…

Ты сможешь и сама с ним совладать, Барби, не втягивая сестер и не делая свою личную вендетту с монсеньором Цинтанаккаром достоянием ковена. Тебе нужно лишь сохранять хладнокровие и присутствие духа. Вырвать блядскую занозу из своей шкуры и сжечь ее нахер…

Скрип стали, доносящийся из эйсшранка, перемежался хрустом, но это был не хруст заклепок — те давно уже вылетели — это был хруст лопающихся костей. Существо, завладевшее

мертвыми котами Котейшества, было слишком нетерпеливо или обуяно злостью, чтобы бережно относится к той плоти, из которой состряпало себе наряд, и к ее потребностям. Кошачьи кости глухо лопались, не выдерживая давления, но натиск не прекращался. Напротив, быстро усиливался. Эйсшранк, конечно, чертовски прочный ящик, сработанный на совесть и стоивший каждой отданной за него монеты, но это не закаленная стальная кираса, он не создавался для того, чтобы выдерживать подобные нагрузки или служить клеткой для существа, наделенного нечеловеческой силой. Уже очень скоро покрывшаяся прорехами сталь не сможет сдержать этот чудовищный напор и тогда…

Лжец что-то испуганно лепетал в своем углу, но Барбаросса не слышала его, сейчас она слышала только удары собственного сердца, отдающиеся в ушах и затылке, злой гул ворвавшегося в дровяной сарай ветра, пляшущего под потолком, и жуткое тихое пение сминаемого железа.

Руку на сверток, сестрица Барби. Примерзни пиздой к полу, не шевелись, не дергайся, не дыши, не…

Эйсшранк лопнул точно стальное ядро, сокрушившее стену Магдебурга, прыснув во все стороны железными осколками. Сиди она на полдюжины шагов ближе к нему, задело бы и ее, да так, что покатилась бы с разорванным животом по полу.

Существо, выбравшееся из останков морозильного шкафа, сохранило определенные черты, свойственные котам, но не сохранило ни толики кошачьей грации. Тяжелое, грузное, покрытое густой плотной шерстью, оно двигалось неспешно, переваливаясь с одного бока на другой, и походило на…

На плод, подумала Барбаросса, ощущая, как пальцы сами собой вцепляются в сверток под рогожей. На исполинскую земляную грушу, сшитую из полудюжины дохлых котов. На плод, который выбрался из земли, снедаемый злостью, яростно работающий острыми корнями, десятками торчащими из его оболочки. Это были не корни — это были лапы и хвосты. Некоторые из них, изломанные от борьбы с прочной сталью, висели неподвижно или подергивались, другие впились в пол или покачивались в воздухе.

Уже знакомый ей изломанный рыжий хвост — Мадам Хвостик. Три колченогие лапы перечного цвета, торчащие из груди — Гризельда. Развороченная морда с лопнувшей пастью, чьи челюсти продолжают с хрустом работать, перемалывая пустоту — это, конечно, Палуга. Еще одна пасть, беззубая, торчащая под углом из бока — Маркиз. Барбаросса не успела рассмотреть, что в этом грузно ворочающемся чудовище было от Маркуса-Одно-Ухо, но наверняка что-то было. Чудовище, созданное Цинтанаккаром из дохлых котов, от каждого из них что-то да взяло…

У него не было головы — той штуки, что обычно торчит сверху торса и на которую принято надевать шляпу, шесть кошачьих голов торчали из бурдюкообразного тела точно вздувшиеся фурункулы. Некоторые из них шипели, другие лишь беззвучно раскрывали пасти, изрыгая мутновато-желтую пену, если что их и роднило, так это глаза. Мутные, сухие, они выглядели бусинами из зеленоватой смолы, внутри которых горели неугасимым светом оранжевые сполохи, кажущиеся искрами из самого Ада…

Бедный эйсшранк, подумала Барбаросса, лишь бы что-то подумать, лишь бы не дать этим искрам впиться в нее, примораживая к полу, подавляя волю, высасывая душу. Прекрасный новенький эйсшранк Котейшества, за который она выложила шесть гульденов и которым втайне гордилась. Котейшество будет в ужасе. Котейшество будет безутешно рыдать, оплакивая свой чертов шкаф. Котейшество…