Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
— Сука… — выдохнула Барбаросса, — Хозяину той лавки стоило бы не продавать вас, а показывать зрителям, мог бы брать по грошу за вход. Херова кунсткамера…
Лжец склонил голову в карикатурном подобии поклона. Будто принимал аплодисменты.
— О, это были еще не самые примечательные образчики из нашего общества, уж поверь мне. Через две банки от меня располагалась Железная Маркиза. Вот уж при виде кого ты точно промочила бы портки, Барби. По правде сказать, от рождения она имела признаки сильного пола, хоть и скудные, так что ей полагалось бы быть Маркизом, но… Судьба — суровая стерва. Его хозяйкой оказалась прелестная шестилетняя девочка из знатного рода оберов. Должно быть, гомункула ей
— Охерительно рада за него, — рыкнула Барбаросса, — За него — и за всю вашу блядскую компанию уродцев. А теперь, если не возражаешь…
— Она знатно его потрепала, но самое большое испытание ждало его впереди. Обнаружив своего любимца растерзанным, точно воробей, добросердечная девочка залилась слезами. А может, просто представляла себе взбучку, которую зададут ей родители, обнаружив случившееся. Она не придумала ничего лучше, чем попытаться вернуть ему первозданный вид, скрепив при помощи сапожных гвоздиков, кнопок и проволоки. Дети — простодушные существа. Она в самом деле верила, что никто этого не заметит. Черт! В нем было столько железа, что он стал весить втрое больше прежнего, а уж выглядел…
— Черт, на фоне этих красавцев ты, должно быть, был настоящим принцем! — зло бросила Барбаросса. Сколько осталось?
Голова Лжеца дернулась на крошечной шее. Как если бы он скосил глаза на часы, которых у него не было.
— Минута с небольшим.
Она уже ощущала, как зудит засевший в мясе осколок Цинтанаккара. Зудит, наливаясь тяжестью, нетерпеливо ерзает, рвется наружу… Каждая секунда втыкалась в кожу крохотной серебряной булавкой. Каждая крупинка времени падала сокрушительным валуном.
Сестрица Барби — не мастер переговоров. Слишком уж часто привыкла полагаться на свои кулаки, сминая препятствия больше напором и звериным нравом, чем ловкими маневрами да болтовней. Но она, черт возьми, заставит Цинтанаккара ее выслушать!
Гомункул тоже был напряжен до предела, под тонкой кожей вздулись, натянувшись струнами, сухожилия, такие же тонкие, как шелковая нить, которой Барбаросса оплетала стены дровяного сарая, образуя сложный узор. Видно, потому и болтал — пытался унять грызущее его изнутри беспокойство.
— Ты права, это была чертова кунсткамера. Выставка увечий и уродств под крышей обычной лавки. Но для нас, обитателей «Садов Семирамиды», это было что-то вроде Ада. Места, в котором искалеченные души встречаются друг с другом на короткий миг, прежде чем течение безжалостной жизни не увлечет их дальше, к новым хозяевам… Стыдно сказать, какое-то время я даже пытался помочь им. Не сбежать, конечно, я и сам находился в их положении, просто облегчить боль. Ночами я разговаривал с ними, моими несчастными соседями, утешал, наставлял, выслушивал, пытаясь сохранить в их искалеченных душах подобие рассудка. Тщетные усилия. С тем же успехом я мог бы проповедовать перед сборищем кукол или набором столовой посуды. Они были слабы, а я был молод и глуп… Нелепо думать, будто рассыпанные по столу хлебные крошки могут изменить свою участь. Лишь многим позже, оказавшись у господина фон Лееба, я понял, что избрал неправильный путь. Мне надо было не проповедовать, но собирать. Извлекать крупицы опыта, рассеянные среди нашего несчастного народа, выплавлять драгоценную породу из редких самородков, собирать, систематизировать,
Забавно, подумала Барбаросса, ощущая, как заноза Цинтанаккара делается ледяной, точно наконечник рапиры, обломанной в ее груди. Забавно, что именно в этот миг, за считанные секунды до начала ритуала, она вдруг вспомнила кое-что из недавнего прошлого. Неважную, в общем-то деталь. Один вопрос, который она задала Лжецу в «Хромой Шлюхе», так и не получив ответа. Ледяная игла Цинтанаккара словно поддела засевшую в памяти занозу, мгновенно высвободив ее. А может, этой иглой было не вовремя упомянутое имя — фон Лееб.
Господин фон Лееб имеет полное право приобретать столько гомункулов, сколько сочтет необходимым, я всего лишь поставщик.
Насколько мне известно, он отставной военный.
Я уже сказал вам, сударыни, что ничем не могу вам помочь. Эти гомункулы не продаются.
Четырнадцать голов, если позволите.
Совершенно верно, сударыня, он купил их всех.
Она слышала это в… В «Садах Семирамиды», когда вместе с Котейшеством пыталась раздобыть гомункула взамен почившего в цветочной кадке Мухоглота. В той самой лавке, в которой за несколько лет до того успел побывать сам Лжец. А равно сотни его собратьев по несчастью. Старик фон Лееб и был тем выжившим из ума хером, который скупал консервированное мясо в банках целыми дюжинами. Но…
Она должна спросить об этом Лжеца. Наверняка должна.
Барбаросса открыла рот, не обращая внимания на дергающуюся иглу Цинтанаккара в груди. Но спросить ничего не успела, потому что Лжец вдруг забился в своей банке, точно рыбешка, поднимая пузыри и судорожно размахивая руками.
— Время! Пора начинать, Барби, что бы ты там ни собиралась сделать!
— Upphaf vinnu.
Первые слова формулы самые простые. Она не раз произносила их, заклиная всякую мелкую нечисть, научившись в конце концов не только дотошно соблюдать фонетику и синтаксис демонического языка, но и безукоризненно артикулировать каждый слог. Но там речь шла о созданиях, способных своей силой разве что зажечь свечу, а здесь…
Барбаросса стиснула зубы. Она ощущала себя врачом, которому предстоит провести операцию на собственном чреве. И который даже не представляет, что обнаружит, протянув ланцетом по коже, распахнув наружу собственное истекающее кровью нутро.
Цинтанаккар напрягся у нее в животе. Потяжелел, словно наливаясь холодным свинцом.
Услышал. Услышал родную речь, трижды проклятый выблядок.
Что будет, если она ошибется хотя бы в одном звуке или выберет неверную интонацию? Разорвет ее пополам, заляпав кровью дровяной сарай? Если так, Кандиде, Шустре и Острице придется не один день работать здесь тряпками, собирая все то, что осталось от сестрицы Барби. Наверно, им придется использовать большую лохань, которую обычно используют для стирки, но и тогда придется чертовски повозиться, чтобы собрать все маленькие косточки, разлетевшиеся по углам, все жилки, лоскуты кожи, клочья волос…
Барбаросса стиснула зубы. Привычно, как перед дракой.
Демоны несоизмеримо могущественны по сравнению с людьми, жалкими букашками, ползающими у них в ногах и довольствующимися лишь крохами их сил, объедками, что они кидают под стол. Но даже самые могущественные вынуждены повиноваться правилам, вечными, как сам Ад. На том и стоит мироздание.
— Цинтанаккар! Eg hringi i ?ig!
Свинцовый сгусток выпростал из себя острые крючки, которыми впился в ее трепещущее мясо. Заворочался, заставив Барбароссу рыкнуть от боли, прижимая руки к животу. Сука. Она знала, что будет больно, но не знала, что так…