Ведомственный притон
Шрифт:
— Ясно, как божий день, — в организационном комитете.
— Ты сможешь их достать?
— А почему не ты? Хотя, понимаю, милиции не хотелось бы привлекать лишнее внимание к своей деятельности.
— Ты правильно, понимаешь. Итак?
Варенцов загасил окурок и тут же вынул из пачки новую сигарету.
— Если принять во внимание скандальность нашего издания, мне тоже там не очень-то будут рады. Мало того — вытолкают в шею! Но, кажется, есть еще один вариант. На местном телеканале можно просмотреть видеозаписи конкурсов. Имена
— А видеозаписи заполучить никак нельзя?
— Почему нельзя?! Можно. Все зависит от средств, — намекая на вознаграждение, Варенцов звонко щелкнул пальцами.
Золотарев развел руками:
— Откуда у бедного оперативника деньги?
— Бедных милиционеров, Коля, не бывает. Бывают только ленивые, хитрые и чрезмерно честные. Но в существование последних я верить отказываюсь. Они вымерли. Как мамонты.
— А я тогда какой?
— Сам выбирай. Но если хочешь, буду считать тебя ленивым.
— Не знаю, как тебя и благодарить. — Считая беседу законченной, он хотел было подняться со стула, но его остановил неожиданный вопрос журналиста.
— Не могу понять, Коля, где вам дорогу перешел Дзись-Белоцерковский?
— С чего ты взял, что именно эта персона нас интересует?
— Ты сам сказал, — пожал плечами Стас и пояснил: — Тебя ведь интересует пятилетняя история? С того самого времени, когда Дзись-Белоцерковский стал председателем всероссийских конкурсов?
— Наверное, совпадение, — постарался оправдаться Золотарев.
— Да какое уж там совпадение! Ты меня за дурака-то не держи! Как ты только заговорил о судьбах конкурсанток, я сразу понял направление ваших интересов.
— Ну и…
— Белоцерковский владеет мощной сетью модельных и эскортных агентств. Понятно, что все отбракованные красавицы попадают в первую очередь к нему. — Варенцов на этот раз метко швырнул непогас ший окурок в форточку и поднялся. — А дальше что, Коля? Не могу понять, в чем загвоздка? Им что, этим девицам, плохо у него живется? Их от шоколада воротит! Бриллиантами и золотом, как богини, обвешаны! Кроме как в лимузин, ни в одну машину не сядут! Я часто бываю на приемах и светских вечеринках, вижу эти холеные неживые лица, которые к себе ближе чем на три метра парней типа меня не подпускают.
— Но многие за такую жизнь вынуждены жестоко расплачиваться…
— Ах да брось! Лишний раз уступить Белоцерковскому и раздвинуть ноги ты считаешь жестокой платой? Это — удовольствие! Последний раз я видел, как развлекаются мужики из высшего света и с каким удовольствием подыгрывают им модели. И те и другие играли в бильярд, только в качестве луз использовались девушки с раздвинутыми ногами.
Золотарев даже поморщился:
— И почему ты решил, что им это может составлять удовольствие?
— А то нет! Девицы-лузы подыгрывали, стараясь ловить шары от самых богатых клиентов! Вот так-то и зарабатывается
Золотарев закинул ногу на ногу и задумчиво уставился на открытую форточку, которая словно труба поглощала сигаретный дым.
— А унижение?
— Какое там, на хрен, унижение! Говори — взаимовыгодное сотрудничество!
— Наверное, Стас, тебе этого не понять.
— Почему же?
— Потому что в твоей классификации о хитрых и ленивых совсем выветрилось место о достоинстве и чести, целомудрии и воспитанности.
— Ты что, серьезно?
— Вполне. Наверное, ты стал продвинутым журналистом, среди которых модно придерживаться западных понятий.
— А ты что ж, по-прежнему веришь в светлое коммунистическое будущее? — не без издевки задал он вопрос.
— Да нет, помнится, в универе мы с тобой изучали и другие времена, когда человек, дороживший своей репутацией в обществе, и помыслить не смел о собственной выгоде. Были ценности поважнее — вера в царя и Отечество, воинская слава, честь близких, собственная честь. При Советах установки частью поменялись, но тем не менее все остальные компоненты остались неизменными: и воинская слава, и Отечество, и собственная честь.
Варенцов впервые простодушно расхохотался:
— Узнаю Золотарева! Каким ты был в университете, таким ты и остался! Надеюсь, в отношении слабой половины человечества своих позиций не поменял?
— Нисколько, — дружески улыбнулся Золотарев. — Баб-с очень люблю. Как поручик Ржевский. Причем всех, всегда и в любое время.
Варенцов бросил взгляд на наручные часы и быстро засобирался.
— Заболтался я здесь с тобой о чести и достоинстве. А мне через полчаса нужно быть на открытии выставки. Вечером заметку в номер сдавать. Хочешь со мной?
— А что за выставка?
— Как раз по твоей части. Грани пошлости и реализма в эротической живописи.
— Где она проходит?! — Золотарев соскочил со стула, похлопал по карману куртки, стараясь обнаружить сотовый телефон и тут же дозвониться до Катышева. Зная о пристрастии Паши Коробатова к подобным мероприятиям, можно было надеяться, что он не останется непричастным.
— На Кузнецком, в Центральном доме художника. Так идешь?
— А у тебя лишний пригласительный билет есть?
Варенцов вынул из кармана несколько разноцветных открыток с изображением рембрандтовской Данаи.
— Нам в редакцию целыми пачками присылают.
— Тогда по старой дружбе я у тебя конфискую штуки три!
18
К счастью Катышева и Диночки, Паша Коробатов терпеть не мог премьер, презентаций, вернисажей и открытий, когда залы, где происходили мероприятия, заполнялись, как ему казалось, сотнями голодных людей.