Ведомые 'Дракона'
Шрифт:
Взлетели, набрали высоту и направились к Сивашу. Взглянули вниз, на переправу, - она стояла целехонькой. Вокруг нее, на мелководье, торчали хвосты и носы вражеских самолетов. А у торцов понтонного моста виднелись многочисленные воронки от бомб и снарядов. Да, нелегко живется тем, кто обслуживает переправу...
И вот наша группа уже над железной дорогой. Экипаж разведчика предупреждает, что он начинает выполнять задание. Мы внимательно посматриваем за воздухом, готовые в любой момент прийти на помощь "илу".
Справа появляется вражеский транспортный
Наконец разведчик закончил работу и, развернувшись, начал снижаться. Мы в недоумении: зачем? Ведь на небольшой высоте фашистские зенитные автоматы стреляют довольно точно. И в самом деле, вокруг "ила" стали рваться снаряды. Анкудинов спешит предупредить об опасности экипаж разведчика. Но тот все больше и больше прижимается к земле.
Показался Сиваш, скоро наш аэродром. Но что это? "Ил" вздрогнул, накренился и, сминая голые кусты лозняка, приземлился на прибрежный песок. Пораженные нелепостью случая, мы начали кружить над самолетом. На наших глазах экипаж выбрался из "ила" и куда-то скрылся. По истребителям открыли огонь зенитки. Значит, это вражеская территория. Вот так история... И экипажу ничем нельзя помочь.
Понуро плетемся домой, садимся. Доложить толком не можем: не знаем причину такого поведения экипажа разведчика. То ли у "ила" отказал мотор, то ли в него попали снаряды вражеских зениток, то ли летчик допустил ошибку в пилотировании - непонятно. Мы чувствуем себя неловко, хотя и понимаем, что не виноваты. Разведчик, которого нам поручили сопровождать, задачу не выполнил, экипаж или погиб, или попал в плен. Выходит, что и мы не справились со своим заданием...
– Самолет сгорел? - спросил генерал Савицкий, прилетевший вскоре на аэродром.
– Нет, цел.
– Нельзя оставлять его фашистам. И пленку - тоже.
И снова мы с Анкудиновым поднимаемся в воздух.
Теперь у нас необычная задача: уничтожить свой, ставший чужим, самолет. Делаем несколько заходов, расстреливаем почти весь боекомплект. Но "ил" не горит и не взрывается. Нас сменяют генерал Савицкий и Федоров. А "ил" опять не горит, несмотря на то, что весь изрешечен снарядами. Так и пришлось его оставить...
Хотя и неприятным был этот случай, но он наглядно показал, насколько крепки наши самолеты. И не только штурмовики, но и истребители. Смотришь иногда и поражаешься: в крыльях, стабилизаторе и фюзеляже зияют пробоины, а машина благополучно садится. Мы, летчики, конечно, гордились отечественными самолетами, построенными заботливыми руками советских людей.
Как-то вечером меня опять вызвал начальник
– Аэродром Сейтлер знаете? - этой фразой он обычно начинал разговор с летчиками.
Я задумался. Уже месяц я колесил по Крымскому полуострову, искал аэродромы, наблюдал за движением поездов и колонн автомашин, засекал расположение вражеских штабов. Знал, как говорится, каждый кустик. Но аэродрома в районе небольшого местечка Сейтлер что-то не видел.
– Нет, не знаю.
– Плохо смотрите, - Цыбин метнул на меня осуждающий взгляд. - Завтра к десяти утра у меня должен быть снимок аэродрома. Он восточнее населенного пункта, километрах в четырех. С кем полетите?
– Подумаю, товарищ майор.
– Чего думать? Надо лететь с Сереженко.
Не только я, но и Цыбин хорошо знал разведывательные способности Павла Сереженко. Тот прекрасно видел все, что делается на земле и в воздухе. А главное - имел феноменальную зрительную память. После разведки аэродрома он мог безошибочно доложить, сколько каких самолетов находилось на каждой стоянке, сколько зенитных точек вели огонь, и о многом другом.
– Сереженко в госпитале, - ответил я.
– Что с ним?
– Ранен в руку после первого знакомства с "фоккерами".
– При каких обстоятельствах? - допытывался Цыбин, и мне показалось, что неспроста.
– Неудачный бой, - начал хитрить я, зная, что Цыбин любит раздувать ошибку до масштабов преступления. - Выполняли обычное задание.
– Когда это было?
– Двадцать восьмого.
Цыбин заглянул в какую-то книжицу, полистал ее и возмущенно сказал:
– Как это обычное задание? Вы вылетали на разведку! Это поважнее, чем сбить какого-то "фоккера".
– Мы и паровозик прихватили, - уточнил я и тут же пожалел о сказанном.
– Ах вот оно что! Нарушили приказ, отвлеклись от разведзадания. Теперь понятно, почему тогда плохую пленку привезли. Надо поставить этот вопрос перед командованием дивизии...
Но вопрос так и не был поставлен. Видимо, из-за давности случившегося.
На следующее утро мы с Кузнецовым вылетели на разведку. Взошедшее из-за Арабатской стрелки солнце раскинуло свои лучи по однообразному крымскому ландшафту. Апрель в этом году не радовал: было холодно и сухо. Сильные ветры, взаимодействуя с солнцем, начисто высушили крымскую землю, прежде чем на ней появилась первая весенняя травка.
Мы прошли вдоль Арабатской стрелки, повернули на Джанкой, а затем взяли курс на юго-восток. Я начал внимательно присматриваться к местности. Вот Сейтлер, вот железная дорога на Керчь. Аэродрома нет. Направились вдоль полотна в сторону Феодосии. И здесь ничего не обнаружили. Вернулись к Сейтлеру и, снизившись до высоты восемьсот метров, сделали над ним один круг, второй, третий... Нет аэродрома. Подумав, что Цыбин без снимков не поверит результатам разведки, сфотографировали этот район.
– Справа, выше - четыре "фоккера", - услышал я голос Кузнецова и взглянул в указанном направлении.