"Ведро незабудок" и другие рассказы
Шрифт:
Нина Георгиевна понимающе кивнула и вынула из сумки плоскую коробку.
— Как интересно... У нас и тортик есть шоколадный. Давайте праздновать.
— А что если мы тропарь Рождественский споем? — предложил я.
— Вы его знаете? — обрадовалась она. И мы запели: «Рождество Твое, Христе Боже наш...» — Удивительно, — улыбалась Нина Георгиевна. — Не ожидала я, что мне в рождественскую ночь такую радость доставят. Очень вам благодарна. Может, еще кто-нибудь к нам с колядками заглянет...
Мы выпили с ней по три стакана, а потом я попросил ее рассказать какую-нибудь святочную историю из ее жизни. Нина Георгиевна задумалась.
— Вы знаете, что-то не могу припомнить святочных историй.
— Может быть, в детстве с вами случилось что-нибудь необыкновенное?
Она оживилась: « Детство у меня было замечательное. Отец служил офицером на Черноморском флоте, и мы жили в Севастополе. Прекрасное время!» Она немного помолчала.
— Ну, коль скоро вы знаете тропарь Рождества, а стало быть, человек церковный, я могу рассказать вам одну историю. Но только она не святочная — случилась она летом.
— Хорошо. Можно и летнюю историю.
— К нам в гимназию приезжала государыня императрица Александра Федоровна с девочками. С дочерьми. По дороге в Ливадию императорская семья всегда посещала Севастополь. Государь с наследником-цесаревичем бывали на кораблях, а Александра Федоровна — в нашей гимназии. Она даже взяла над ней официальное шефство. И вот выстроили нас, девочек, в каре вдоль всего коридора. А я была самая маленькая. У меня были кудрявые, совершенно белые волосы. И голубые глаза.
Нина Георгиевна смущенно опустила взгляд. У нее и сейчас были совершенно белые волосы и голубые глаза.
— Наверно, потому, что я была самая маленькая, меня директриса назначила приветствовать государыню. Я страшно испугалась, долго отказывалась, но меня все равно поставили на красную ковровую дорожку, и я под иконой Смоленской Божией Матери должна была сказать очень торжественные и высокопарные слова. Я их долго учила, но, как только увидела идущую прямо на меня государыню, все во мне оборвалось. Я забыла эти слова. И когда Александра Федоровна подошла ко мне, я только и смогла сказать: «Матушка-государыня, как я рада Вас видеть!» А все шепчут, подсказывают мне настоящие слова приветствия. Директриса что-то недовольное шепчет злым шепотом. А я ничего не слышу. Ноги мои подкашиваются. Я смотрю на царицу снизу вверх. Она такая большая, такая красивая, такая добрая. Смотрит на меня ласково и ждет: может, я еще что-нибудь скажу. Я и сказала: «Простите, матушка, не только я рада, все рады, что Вы к нам приехали. И счастливы». Тут я заплакала. А государыня наклонилась ко мне и поцеловала меня в лоб. Потом меня оттеснили. Я видела, как мимо меня проходят великие княжны. Такие красивые. А я еле на ногах держусь. Думаю, как строго меня накажут за то, что я все забыла. Даже боялась, что меня побьют. Вижу, девочки бегут ко мне. Ну, думаю, сейчас начнут бить. А они подбежали и стали меня в то место, куда государыня меня поцеловала, целовать. Вся гимназия меня целовала, и не только в тот день, но и потом еще долго...
Нина Георгиевна замолчала. Потом спохватилась и даже испугалась:
— Наверно, вы хотели что-нибудь другое услышать? Это ведь не святочная история.
— Я бы сказал, пасхальная.
Потом мы долго сидели и она рассказывала мне о своей жизни. Эти истории были далеко не святочными. Расстрел родителей, мужа, с которым она тайно обвенчалась, но не успела зарегистрироваться по советскому чину. О собственном путешествии по сибирским просторам ГУЛАГа. Ушел я от нее под утро.
Больше я никого не проверял. Я шел пешком по ночному зимнему городу. Прошел по Троицкому мосту (он еще назывался Кировским). Петропавловскую крепость тогда не подсвечивали. Но она была так великолепна, так таинственно темнела колокольня собора с высоченным шпилем на фоне мрачного неба с низкими тучами. И казалось, что это призрак Великой Империи грозно напоминает о своем былом
Все в спящем городе говорило о том, что его обитатели уже отгуляли свое. Новый Год прошел: бутылки из-под шампанского, бумажные трубки хлопушек, разноцветные крапинки конфетти, рассыпанные по снегу, — а до Рождества никому дела нет. На огромной елке у Гостиного двора горели цветные лампочки. Но большая красная пятиконечная звезда вместо Вифлеемской напоминала о том, что это новогодняя, а не рождественская елка. Всю дорогу я представлял маленькую Нину с кудряшками. Как ее целуют радостные гимназистки.
Ну, что ж. У меня тоже была подобная история. Только без целований. В отрочестве я был суворовцем. Однажды в нашу роту зашел начальник училища генерал Лазарев. Он прошел перед строем, поздоровался с нами, задал несколько дежурных вопросов командиру роты, а проходя мимо, погладил меня по голове. Как только он ушел и распустили строй, человек десять подскочили ко мне и стали давать подзатыльники, приговаривая: «Тебя генерал по голове погладил. А теперь мы тебя погладим».
...Не успел я прийти домой, как раздался звонок.
— Ты почему дома?! — кричали в трубке. — Немедленно к начальнику!
Как я был не прав! Оказалось, что в Петербурге не все забыли о Рождестве. В зоопарке украли гуся. Гусь был какой-то редкой породы и стоил немыслимой суммы в долларах. А зоопарк был моим объектом. Слава Богу, помимо старушки-«божьего одуванчика» зоопарк охраняли еще и профессионалы-милиционеры. Кого наказали помимо меня — не знаю. Но я был уволен из бригадиров и низведен в ранг рядового сторожа, о чем пламенно мечтал. Но главное — местом моего дежурства стал уютный особнячок на островах. В нем помещалось строительное управление. Я получил то, о чем и мечтать не смел. Жили мы тогда втроем в одной комнате, где некуда было поставить письменный стол. А тут — кабинет с пишущей машинкой, казенной бумагой, диваном и телефоном, по которому я мог звонить своим многочисленным иногородним друзьям. Ну, чем не святочная история?!
Беда. В сенях или при дверях
Мой друг решил убежать от антихриста. Решил — и убежал. Продал трехкомнатную квартиру в Москве и купил большой каменный дом неподалеку от знаменитого монастыря, чтобы быть поближе к своему духовному отцу. Правда, с Москвой он полностью не порвал. На оставшиеся от покупки дома деньги он купил однокомнатную квартиру и стал ее сдавать. Поступил он мудро, поскольку никаких заработков на новом месте он найти не смог. За преподавание в местной школе ему предложили 300 рублей, но потом почему-то и в них отказали.
Да, по правде, ему было не до заработков. Дом оказался холодным. Целый год он пытался его утеплить, постигая великую премудрость общения с народом, который норовил взять втридорога, а работу исполнить «втридешево». Материал, который ему доставали шабашники, оказывался никуда не годным. Печи, сложенные «печниками», отчаянно дымили, поглощали уйму дров и при этом едва нагревались.
В первую зиму все жизненные силы уходили на поддержание этих самых сил. Ко второй зиме печи были переложены. В доме стало теплее. Выращенные на собственном огороде огурцы и помидоры были закручены в банки. Из смородины и слив наварено варенье, и мой друг решил, что пора звать столичных гостей.