Вехи 70-летия. Очерк советской политической истории

Геллер Михаил Яковлевич

Одновременно, Хрущев настаивал, что Сталин делал все то, что делал с добрыми намерениями: «Он считал, что так нужно поступать в интересах партии, трудящихся масс, во имя защиты революционных завоеваний». Задача, следовательно, заключалась только в уничтожении «последствий культа личности» и продолжения «ленинского пути к новым успехам, новым победам».

Несмотря на отсутствие анализа феномена «культа личности», несмотря на колебания в оценке деятельности Сталина, «тайный доклад» Хрущева был ударом по фундаменту советской системы: был разоблачен бог, низведен на землю и обвинен в «ошибках» генеральный секретарь. Последствиями — прямыми и косвенными — были глубокие трещины, появившиеся в монолите советской империи (польский «октябрь» 1956 г., революция 1956 г. в Венгрии), «разброд и шатание» внутри Советского Союза.

Послесталинское десятилетие — «время Хрущева». Ловко маневрируя, Хрущев убедительно доказывает, что он был лучшим учеником в сталинской школе политической интриги. В феврале 1956 г. Маленков просит «освободить» его от поста председателя Совета министров из-за «неподготовленности». Его пост достается ближайшему союзнику

Хрущева Н. А. Булганину.

Восхождение Хрущева к вершине советской пирамиды, завершившееся созданием «культа» его личности, продемонстрировало неизбежность сталинской модели овладения властью. Хрущев заменяет одни «винтики» партийной машины другими, не трогая самой машины. Сталин первым, Хрущев вторым (его преемники после него) продемонстрировали, что овладение властью (замена аппарата «своим») лучше всего осуществляется в процессе «реформ». Сталин завершил свое «неудержимое восхождение» во время «революции сверху» 1929—34 гг. Хрущев — в эпоху разоблачения «культа личности». Необходимость изменений после смерти Сталина была очевидной. Однако все изменения, все реформы — в экономике, социальной жизни, культуре — имели «сверхзадачу» — укрепление власти первого секретаря ЦК. В хрущевскую эпоху стало очевидным — это подтвердится в будущие годы: реформаторская деятельность неразрывно связана с проблемой власти; только в период «восхождения» к власти делаются попытки осуществить реформы.

Названия советских исторических эпох не вызывают, как правило, приятных ассоциаций: военный коммунизм, коллективизация, ежовщина, ждановщина. Есть два исключения — НЭП и «оттепель». Слово «оттепель» в отнесении к политической и общественной жизни России было впервые употреблено Герценом после смерти Николая I. Сто лет спустя И. Эренбург называет свою повесть (1954) «Оттепель», выражая надежду на смягчение режима, связанного с именем Сталина.

Первой ласточкой «оттепели», еще до появления слова, была статья писателя Владимира Померанцева «Об искренности в литературе», появившаяся в «Новом мире» в декабре 1953 г. — через 9 месяцев после смерти Сталина. Автор свидетельствовал, что ложь стала законом жизни, что необходимо «обогащение тематики», т. е. искренний разговор о важнейших проблемах жизни страны. Никита Хрущев очень хорошо видел суть «оттепели». Он вспоминает: «После войны, после смерти Сталина люди, как говорится, сняли замки со своих ртов, и люди получили возможность, не оглядываясь, что их посадят, делать замечания. Возросли потребности, я бы даже сказал, что не потребности возросли, а возросли возможности, говорить о потребностях». Поскольку в Советском Союзе нет других возможностей (кроме литературы) выражения взглядов, чувств, пожеланий, именно она стала носительницей идеи «оттепели», идеи открытого (в строго контрольных рамках) разговора о «потребностях». Возможность естественного, не руководимого сверху, разговора с властью (о «потребностях»), казалась кощунством, разрушением основ системы. Хрущев признает: «К характеристике этого времени, как оттепель, мы все-таки не совсем положительно относились… С одной стороны, мы действительно допустили послабление, если выражаться грубым политическим языком, и ослабили контроль, и свободнее стал народ высказываться в беседах, и в печати — в газетах, журналах и литературе… С другой стороны, были такие люди, которые не хотели этой оттепели. Они даже упрекали и говорили, вот если бы Сталин был жив, этого он бы не позволил и этого не позволил».

Хрущев позволил задавать вопросы. «Оттепель» — время вопросов и первых ответов. Литература — «Рычаги» А. Яшина, «Не хлебом единым» В. Дудинцева — спрашивает какова структура общества, созданного после Октября, каков механизм советской власти и как он отражается в сознании советского человека. Литература обращается к прошлому. Едва стало возможным спрашивать, выяснилось, что профессиональные историки сознательно и планомерно лгали. На совещании историков (1962) А. Снегов, констатировав, что фальсификация документов, искажение фактов приняло гигантские размеры, предложил установить для историков клятву, подобную присяге врачей: «Чтобы получить диплом доктора медицины, нужно дать присягу или торжественное обещание, что будешь честно работать, а не засорять желудок человека. А может доктор истории тоже должен дать обещание, что он будет честно пользоваться документами, не засоряя мозги людям» [2] .

2

Четверть века спустя, советские историки, увернувшиеся от присяги, снова каялись, что опять лгали, лгали, лгали…

Четыре главных загадки привлекают внимание писателей, желающих понять прошлое: революция, подлинная роль Сталина, других руководителей партии; коллективизация — хождение по мукам миллионов крестьян; террор 1937—38 гг., втянувший в чудовищную мясорубку все население страны, и лагеря, о существовании которых все знают и все молчат; война и жесточайшие поражения первых двух лет. Появляются книги, в которых ставятся эти и другие вопросы, в которых — с неодинаковой силой и глубиной, даются ответы. Среди книг — повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», важнейшая веха в истории русской литературы и общественной мысли. Одно из высших достижений русской прозы XX в., повесть Солженицына имела важное политическое значение. Разрешение на ее публикацию было подтверждением палачами существования лагерей и террора. Множество свидетельств жертв, опубликованных за границей, не принимались во внимание. Ждали свидетельства палачей — и оно пришло.

В годы «оттепели», одновременно с реабилитацией, как

правило, посмертной, сотен тысяч жертв террора, реабилитируются и возвращаются в литературу великие писатели Андрей Платонов и Михаил Булгаков. Понадобится еще четверть века, чтобы можно было начать говорить о публикации всех их произведений. Впервые рождаются внецензурные формы выражения чувств и мыслей. Булат Окуджава, за ним Александр Галич, Владимир Высоцкий приобретают широчайшую популярность без помощи (несмотря на препятствия) государственных средств коммуникации. «Есть магнитофон системы „Яуза“, — поет Галич, — и этого достаточно». Появляется «самиздат». Все то, что отвергает цензура, строго ограничивающая рамки «оттепели», уходит в «самиздат»: рассказы, повести, романы, переписанные вручную расходятся по стране. «„Эрика“ берет четыре копии, — продолжает Галич, — вот и все. И этого достаточно». В «самиздате» становятся известными романы Солженицына, «Колымские рассказы» Варлама Шаламова.

«Время Хрущева», ознаменованное оживлением духовной жизни, было эпохой активной реформаторской деятельности. Можно бы говорить о времени «великих реформ», если бы подавляющее их большинство не оказалось очень скоро иллюзией, пустыми разговорами. Первые немедленные изменения (после смерти Сталина) были произведены в деревне: облегчаются невыносимое давление на колхозников, снижается норма обязательных поставок, отменяется практика посевов по приказу «сверху» (районы, но все еще не колхозы и колхозники) решают, что и когда сеять. Очевидность несостоятельности колхозной системы вызывала мало сомнений. Принимается решение о «реформе», обходящей проблему: колхозы укрупняются, сливаются, превращаются в совхозы. Цель — превращение колхозников в наемных сельскохозяйственных рабочих. Попытками обхода проблемы советского сельского хозяйства были освоение целины и «кукуризация» страны.

Принимаются меры по улучшению положения в промышленности. Хрущев безжалостно критикует работу Госплана, сравнивает его сотрудников с цирковыми фокусниками, жонглирующими цифрами, которые по словам первого секретаря, «берутся с потолка, без знания дела, без глубокого анализа».

Как в сельском хозяйстве, так и в промышленности, реформы сводятся к «перестройке управления», к попыткам изменить методы руководства, не меняя экономической модели. Хрущев стремится сломать сложившиеся структуры руководства из центра. Он переводит некоторые министерства из Москвы в провинцию, ближе к «руководимым». Хрущев добивается принятия решения о создании на местах советов народного хозяйства (совнархозов), которым вменяется в обязанность руководство экономикой регионов, забота о развитии местных ресурсов, местной промышленности. Совнархозы должны были помочь первому секретарю в борьбе с чрезмерной централизацией. Видя в старом аппарате своего главного противника, Хрущев добивается принятия главной реформы. В конце 1962 г. пленум ЦК решает разделить партию на аграрную и промышленную. Впервые в советской истории была сделана попытка посягнуть на фундамент системы — единство партии. Не желая того, имея в виду лишь конкретную цель — разрушение враждебного ему аппарата, Хрущев провел реформу, которая могла бы привести к возникновению двух партий. Только раз, в 1926 г., была открыто выдвинута идея создания двух партий. Рабочий, коммунист с 1918 г., Яков Оссовский в 1926 г. опубликовал в «Правде» (в дискуссионном листке) свое предложение: «Придерживаясь принципа абсолютного единства и единственности нашей партии, — писал он, — в организациях и партийной печати не допускается свободный обмен мнениями, несмотря на то, что в самой партии, в связи с разнообразием экономики, различие мнений фактически существует». Я. Оссовский был исключен из партии. Его осудили даже оппозиционеры.

Реформенная деятельность Хрущева распространяется на все стороны советской жизни. Отменяется антирабочий закон 1940 г., прикреплявший к производству и сурово наказывавший за опоздания и прогулы; устанавливается минимум заработной платы; вводится новая система пенсионного обеспечения. В июле 1964 г. впервые вводится государственная пенсия для колхозников. Выделяются значительные ассигнования на жилищное строительство. Принимается решение «покончить в стране с недостатком в жилищах» за 10—12 лет, т. е. к концу 60-х гг. План, как и большинство других, был фантастическим, тем не менее за десять «хрущевских» лет городской жилищный фонд страны удвоился. И хотя «хрущобы», как стали называть дома, построенные в ускоренном порядке, быстро приходили в плачевное состояние, тысячи семей улучшили свое положение. Хрущев добивается принятия школьной реформы под девизом: школа ближе к жизни. Непродуманная и неподготовленная реформа школы немедленно забывается после падения Хрущева.

В день смерти Сталина советская лагерная империя, «архипелаг ГУЛаг», насчитывала, по самым осторожным подсчетам, от 8 до 9 миллионов обитателей, «зэков». Провозглашенная в марте 1953 г. амнистия коснулась только осужденных за уголовные преступления. Восстания в лагерях, вспыхнувшие весной-летом 1954 г. на многочисленных «островах» архипелага ГУЛаг — в Коми, Сибири, на Урале, в Казахстане, Средней Азии, заставили сталинских наследников задуматься о будущем лагерной империи. После XX съезда начинается массовое освобождение заключенных. Создаются специальные комиссии по реабилитации, имеющие право немедленного освобождения заключенных на месте, в лагере. Хрущев войдет в историю, как человек, освободивший миллионы заключенных. Реабилитируются «павшие жертвой необоснованных репрессий», как гласит формула, военные, деятели культуры, партийные деятели. Реабилитация останавливается на пороге московских процессов 1936—38 гг. Разговоры о реабилитации Н. Бухарина и некоторых других соратников Ленина остаются разговорами. Оживленная дискуссия о судебной реформе, в ходе которой высказываются пожелания о необходимости присутствия адвоката с момента ареста подозреваемого, завершается принятием нового уголовного кодекса, сохранившего в неприкосновенности прежнюю юридическую систему.