Век гигантов
Шрифт:
— Керзон, ни с места! — приказал Николка и верхом пустился вдогонку за маленьким существом.
Живчик шутя догнал беглеца. Николка спрыгнул на землю. Беглец остановился, дрожа всем тельцем и безнадежно, тоскливо всхлипывая. Он поднял обе руки вверх и вперемешку с горьким рыданием что-то залопотал на своем языке. Из правой его ноги торчал обломок стрелы.
— Ну, ну, малыш, не реветь, — добродушно сказал Николка, — мы не звери какие-нибудь… иди сюда…
Малыш протер кулачонками заплаканные глаза и вдруг доверчиво пошел на руки к коричневокожему юноше, тем не менее не переставая реветь.
— Экое насекомое! — изумился Николка. — Он совсем не похож на тех, что удрали… Ну, не реветь!..
Он сел с ним в седло, к вящему недоумению Живчика, и тихо поехал к разбитому своему жилищу. Малыш, не переставая, плакал, хотя и прижимался крепко к фабзавуку.
— Нога болит? — догадался, наконец, тот. — Еще бы не болеть! Это тебя Скальпелище угостил… Ну, мы заставим его излечить тебя. Это он тоже умеет…
Скальпель встретил Николку с пленником — у ворот. У него был очень воинственный вид — лук в руках, колчан за спиной, топор за поясом — и слегка растерянная физиономия.
— Вы видели? — задал он горделивый вопрос.
— Ваше геройство? — усмехаясь, спросил Николка и передал ему своего раненого пленника. — Вы очень метко стреляете, — вот живое доказательство.
Скальпель побагровел и стал оправдываться.
— Это случайность… Видит бог, случайность… Я не стрелял в ребят… Да и вообще, выпустив добрую пол сотню стрел, я попал только в двух случаях… Значит, это третий, но он совершенно ненамеренный…
Малыш, перейдя в объятия Скальпеля, почуял в нем своего будущего мучителя и прервал его оправдательную речь пронзительным верещанием.
Приятели почему-то избегали глядеть друг другу в глаза, а если и взглядывали случайно — немедленно потуплялись. Хмуро и молча вытащил Скальпель осколок стрелы из ноги извивавшегося в Николкиных руках детеныша обезьяны, хмуро и молча перевязал рану. Николка не хмурился, тем не менее молчал тоже. Пока длилась операция перевязки, их молчание было естественно: малыш своим ревом заглушал всякие поползновения к речи.
Перевязка окончилась, рев внезапно оборвался, — будто в небе посветлело, и молчание показалось диким и неловким.
— Вы чего помалкиваете-то? — спросил Николка.
— А вы? — был дипломатический ответ.
— Скверно все как-то вышло! — сознался Николка.
— Скверно, друг, — вздохнул Скальпель и комично прибавил: — А я-то о Художественном театре мечтал…
В небе совсем светло стало, то Николка прыснул смехом, и зазвенел, ему вторя, тоненький голосок обезьяны.
— Ха-ха-ха!.. — закатывался Николка.
— Хи-хи-хи!.. — вторил малыш.
— Хо-хо-хо!.. — грохнул и Скальпель.
Сквозь слезы на кумачовом лице выдавил Скальпель чле-но-раз-дель-ное:
— Вы… бы… ста-но-чек им по-ка-за-ли… И-ли лек-ций-ку о ком-му-низ-ме прочли… Хо… хо… хо!..
— На ги-тар-ке… На ги-тар-ке… — надрывался Николка, не будучи в состоянии окончить фразу. — Изо-бра-зи-ли бы что-нибудь на ги-тар-ке им…
Жалкие остатки гитары валялись подле них — какой-то любитель музыки из обезьян треснул ею по голове коровы…
Как ни смеялись друзья, все-таки на душе было грустно…
…Сквозь открытые настежь ворота
— Бедный Малыш, — сказал Скальпель, — его друзья, которых он так любил… дергать за хвосты, — мертвы…
Обезьянка, сидевшая на плече фабзавука, насколько Керзона боялась, настолько не выразила ни малейшего страха при виде исполина-слона. Мало того, тонким голоском она попыталась подражать его мощному трубению…
Мастодонт, услыхав этот новый для него звук, осторожно приблизился к Николке и, вытянув хобот, обнюхал маленькое существо с ног до головы. Друзья насторожились, и даже Керзон, гавкнув удивленно, тихо сел на задние лапы и склонил голову набок: мол, посмотрю, что будет дальше…
Мастодонт, казалось, что-то вспомнил: за свою чуть ли не двухсотлетнюю жизнь мало ли ему довелось видеть на свете белом? Обезьянка продолжала вести себя очень непринужденно: большим пальцем ноги, выдающимся среди всех и подвижным, как на руке, она пощекотала ощупывающий ее хобот и что-то такое произнесла, похожее на ворчание разнежившегося мастодонта. Тот же звук повторил гигант, сосредоточенно моргая глазами. Обезьянка как будто этого и ждала: спрыгнув с плеча Николки и проказливо гавкнув на остолбеневшего Керзона, она подняла с земли обломок сука и с ним смело подошла к находившемуся в раздумье гиганту.
— Урр..? — произнес гигант.
— Урр-урр… — ответила обезьянка.
— Смотрите, — прошептал восторженно Скальпель, — они разговаривают… Что вы скажете по этому поводу, мой друг?..
— Ничего, — ответил Николка, слишком увлеченный разыгравшейся перед ними сценой.
Обезьянка подошла к ноге мастодонта и суком поскребла у него складчатую столетнюю кожу. Мастодонт издал поощрительный звук. Тогда она перешла к хоботу и повторила то же с кожей хобота. Это опять понравилось гиганту, он даже закрыл глаза в истоме… Почесывая хобот в разных местах, обезьянка продолжала издавать ласковые звуки, и их хорошо понимал мастодонт, отвечая на них растроганным трубением. Керзон удивленно тявкнул: вот, мол, пройдоха! Обезьянка резко обернулась к нему и, в свою очередь, тявкнула, но укоризненно. Керзон конфузливо замотал головой.
— Смотрите: она и по-собачьи умеет!.. — тявкнул в третью очередь Скальпель.
Дальше произошло то, о чем приятели всегда мечтали, но боялись сделать. Мастодонт дутой вытянул конец хобота, эту дугу оседлала обезьянка, хобот стал медленно подниматься, и по нему, как по мосту, обезьянка, не выпуская сука, перебралась на голову гиганта…
Керзон не выдержал и обиженно залаял. Скальпель хлопнул в ладоши, Николка захохотал. Всем троим обезьянка дала наставительную отповедь. К собаке она обратилась на собачьем языке, в результате чего Керзон поджал оскорбленно хвост; к Николке и Скальпелю — на языке, состоявшем из множества гласных, — на языке своего племени. Двуногие не оскорбились, подобно собаке, а засмеялись дружелюбно. Хитрая обезьянка, чувствуя свою недосягаемость, показала им язык и суком стала скоблить за ушами у мастодонта. Гигант до того растрогался, что его нежное ворчание перешло в сплошной стон…